Но, кажется, чем чёрт не шутит, наклёвывается вариант не хуже.
Судя по словам Герты, нужно совсем мало – заставить Фёста убедить Секонда, потом вдвоём – неизвестного пока Леониду, но, видимо, весьма серьёзного человека Тарханова. Тут, конечно, им все карты в руки. Сумеют – и реформы можно будет начать проводить в самых благоприятных условиях, не спеша, просчитывая каждый следующий шаг и не опасаясь больше никакой оппозиции. Хотя при чём тут оппозиция?
Непонимание, чудовищная умственная ограниченность собственной президентской якобы команды, помноженные на шляхетский гонор и неспособность «верхов» прийти к согласию по любому мало-мальски серьёзному вопросу, если при этом задеваются местнические и финансовые интересы каждого из «кланов» и «центров силы», – вот в чём беда. Ей-богу, Леонид Ефимович никогда не был упёртым коммунистом, сталинистом тем более, но моментами накатывала такая ярость, причём – бессильная, что сталинская кадровая политика казалась единственным выходом.
Расстрелы и гулаговская каторга – это в большинстве случаев, конечно, лишнее, но тотальная чистка, с полным отстранением вороватых, не умеющих и не желающих работать чиновников любого ранга от всех видов государственной деятельности, а при необходимости и конфискация «до нитки», до шести квадратных метров жилья на человека, одного комплекта зимней и двух – летней одежды, и зарплата на уровне прожиточного минимума – это как раз то, что нужно!
«Стоп, стоп, парень, – тут же сказал сам себе генерал, – это тебя понесло! Сначала хотя бы первый шаг сделать надо. Ликвидировать мятеж, организаторов, исполнителей, пособников, и закрепить своё положение, используя в качестве надёжного и беспристрастного инструментов этих самых «печенегов». Это только вообразить – тысяча человек «личной гвардии», и все – такие как Герта с Людмилой…»
Тут, очень вовремя, на кухне появилась Вяземская, сообщить, что стол для ужина она уже сервировала и можно начинать носить закуски и прочее. Отмахнувшись, Герта торопливо изложила подруге свой план. Мятлев, незаметно для девушек опрокинувший большую рюмку коньяка, закурил, отойдя к окну. Теперь какое-то время от него ничего не зависит. Можно спокойно полюбоваться панорамой «другой Москвы». Солнце уже село, от западного горизонта почти до зенита по тускнеющей голубизне разлилось алое, через ряд оттенков переходящее в малиновое, сияние. Разбросанные по небу отдельные кучевые облака, тоже изощрённо подкрашенные и подсвеченные разными оттенками фиолетового, синего и серого, придавали картине совершенно сюрреалистический вид. Наверняка вся эта давяще-тревожная красота намекала на предстоящие события, судьбоносные и кровавые. Так как там у Салтыкова-Щедрина? «Дорога из Глупова в Умнов лежит через Буянов, а не через манную кашу».
«Хотя, – подумал Мятлев, – происходить-то события будут совсем не здесь, а там, у нас, так к чему же эта иллюминация?»
И