И грудь болит, конечно, но вроде не так сильно, хотя движения правой рукой идут со скрипом и стонами. И сколько мне теперь на таблетосах сидеть придётся? В моё-то время медицина чуть совершеннее была… Да ну, правда? В разворованной разрушенной стране? Ну, ты и сказанул… Глаза закрываются и я проваливаюсь в тёмные облака…
Просыпаюсь, резко открывая глаза и выдыхая, будто выныривая с большой глубины. Или, как от прямого введения адреналина в сердце. Стучит оно как сумасшедшее, как сигнал максимальной опасности. Ощущение, будто лёгкие разрываются. Хватаю воздух и не могу надышаться.
Надо мной кто-то стоит, но я не пойму кто, всё мутное и плохо различимое. Поначалу разбираю лишь светлый силуэт, но проходит пара секунд и дыхание, а за ним и зрение приходит в норму.
– Ну что, Бро, – раздаётся немного хриплый и насмешливый голос. – Думал, что и в этот раз соскочишь, да?
Твою ж дивизию! Слева у постели стоит… Киргиз. Улыбающийся, гладко выбритый и аккуратно причёсанный Киргиз в белом халате. В руке он держит стеклянный шприц с длинной иглой, на кончике которой маленьким бриллиантом сверкает капля.
2. Ставка главнокомандующего
Вот сука, нашёл меня. Да чего тебе надо?
– Спать не могу спокойно, – цедит Киргиз, будто прослушивая мои мысли, – пока ты дышишь, Бро.
Блин, надо было давно завалить его к херам, раз усадить не удалось! Если бы не опасался попортить отношения с Цветом, так и сделал бы, наверное. Возможно… Почему его не схватят менты Печёнкинские? Он ведь как-то даже по стране умудряется перемещаться. Палёные документы сделал, сто про.
– Ну чё, больно тебе? – скалится он. – А мне прям праздник. Но ты не думай, что я такой типа злой.
Он ржёт. Подловил меня, сука. Я как на ладони перед ним и всё что ему сейчас нужно – один даже не особо точный удар. Ему надо просто попасть в мякоть. Да хоть куда-нибудь попасть… Правда, я не знаю, что у него в шприце, но уж точно ничего хорошего… Надо собраться… Собраться… Да соберись ты! Как на зло, в глазах всё плывёт.
– Редиска, в натуре, да? – смеётся Киргиз. – Нет, я не такой. Наоборот, решил позаботиться о тебе. Это обезболивающее, говорят, боли у тебя сильные. Ну вот, сейчас уколем и всё. Ну, подумаешь укол, укололся и пошёл, точняк? Чего? Чего ты зенки-то таращишь? Ссышь что ли? Зря. Я ведь плохого не посоветую.
Выгляжу я, конечно, беззащитно, что не может его не радовать. Капельница, трубки, бинты, синяки под глазами… Скотина. Пришёл, так делай то, ради чего пришёл. Но ему поглумиться надо, покуражиться. Хотя, нет, пусть лучше побалагурит, потянет время.
– Ну-ка, повернись попкой, – гогочет он и резким движением срывает одеяло. – Обоссаться! Ты чё, в платье что ли? Так ты это, ку-ка-реку, выходит? Ну, атас вообще. Слышь позорница, бейцы хоть прикрой, смотреть же стыдно!
Я дёргаюсь и морщусь от боли, инстинктивно