Йоко сделал паузу, налила стакан воды. выпила.
– Мне отказывали в праве называться художником. Для многих я была творчески бесплодной карьеристкой, которая любой ценой хочет быть известной. Даже Леннон, помните, в свое время про меня сказал: «Она самый известный неизвестный художник – все знают ее имя, но никто не знает, что она делает». Скажу честно, вначале я действительно мечтала быть просто известной, знаменитой, и не важно было, чем я занимаюсь. Но потом то, что я делала, было осмысленным актом – это было не просто манипуляцией массовым сознанием посредством зрительных образов и лозунгов, как это делал Энди Уорхол, а манифестация феминистских идей. И это была моя личная позиция, которая у меня сформировалась без всякого воздействия интеллектуалок вроде Симоны де Бовуар. В течение всей своей жизни мне доводилось слышать различные обидные реплики в свой адрес. Меня многие называли «уродливым карликом». А когда я стала формироваться как девушка, предметом шуток становился мой большой бюст, мои далеко не идеально стройные ноги. А потом, для многих там, в Англии, и здесь, в Соединенных Штатах, для людей белой расы я была желтолицей обезьяной. И наконец, я была просто женщиной, существом второго сорта, чье жизненное предназначение заключается в рождении детей и в различных заботах по домашнему хозяйству. И на протяжении всей своей жизни я встречалась с мизогоническим взглядом мужского шовинизма в различных сферах жизни. Если Энди Уорхол придумывал какой-то перформанс, это сразу же определяли как нечто талантливое и гениальное, но если нечто подобное выставляла на публику женщина вроде меня, то сразу же следовали обвинения в плагиате и упреки в бездарности, в творческом бесплодии. Гениальные мужчины даже не догадались, что всё, что я делаю является провокацией, провокацией и разоблачением эндиуорхолского авангарда как манипуляцию массовым сознанием. Я своими перформансами доводила эту игру зрительными образами и лозунгами до абсурда, пыталась показать, что всё, что делают Уорхол и его окружение, по сути является манифестацией симулякров. Моя феминистская манифестация была направлена на то, чтобы разорвать путы вековечного рабства женщины-прислуги. Я пыталась доказать, что если там внизу, – Йоко жестом указала на место промежности между ног, – мы отличаемся от мужчин, то там, наверху – она показала на голову, – мы ничем не отличаемся от мужчин: так же, как они, можем писать картины, сочинять музыку, писать романы.
Йоко умолкла. Опять выпила воды.
– Когда я была маленькая, к нам часто приходила одна наша родственница Анна Бубнова. Она была русская, когда-то была женой старшего брата моего отца, Сюнъити Оно. В тот год, когда я родилась, они потеряли своего единственного сына – Сюнтаро. Ему было четырнадцать лет, он умер от аппендицита. Мне рассказывали, что он был очень талантлив, виртуозно играл на скрипке. Мой дядя, Сюнъити Оно, после смерти сына развелся с Анной Бубновой и женился на японке, но даже после развода