В двухкомнатном блоке с удобствами аспиранту полагалась отдельная комната; в соседях у меня оказалась супружеская пара – улыбчивый Кланс из африканского государства Гана, сибирячка Валя и их маленький сын Гевара. Кланс приехал учиться на факультет, когда в Гане правил большой друг Советского Союза президент Кваме Нкрума, но пока студент изучал русский язык и прочие предметы, на родине случился военный переворот, и возвращаться домой стало опасно. Кланс поступил в аспирантуру, женился и стал обрастать бытом: жарил мясо с овощами на большой латунной сковороде, гулял с сыном, стирал подгузники и понемногу выпивал тайком от жены, что приводило к обычным русским ссорам.
На следующий год меня почему-то переселили в другой блок, к египтянину Рахману. Он тоже был в некотором роде жертвой обстоятельств. Постигал в МГУ экономические науки в период правления другого нашего большого друга, Героя Советского Союза Гамаля Абделя Насера, но после смерти последнего в Египте установился не устраивавший Рахмана режим, и он превратился из вечного студента в вечного аспиранта. Это был идеальный сосед: целыми днями он тихо сидел в своей комнате или неслышно куда-то надолго ускользал. Два-три раза в месяц к нему приходила одна и та же женщина, и тогда Рахман готовил на плитке какое-то арабское бобовое блюдо, распространявшее запах незнакомых пряностей. Тишину, однако, по-прежнему ничто не нарушало.
В аспирантуре со мной случилось то, что случалось в ту пору со многими: в мой круг чтения вторглась потаённая литература. Зарубежные издания запрещённых в СССР книг, попадавшие в МГУ, скорее всего, через иностранных студентов и аспирантов, давались доверенным людям на сутки. Я потерял свою идеологическую девственность, тайно изменив советской литературе сразу с двумя Нобелевскими лауреатами – Борисом Пастернаком и Александром Солженицыным. Романы именовались «Доктор Живаго» и «В круге первом». В памяти остались отдельные эпизоды и общее впечатление чего-то будоражащего, что, конечно, объясняется естественным волнением. В обычном темпе прочитал их позднее, уже в отечественном издании.
Запрещённое всегда порождает завышенные ожидания, которые не всегда оправдываются, когда проникаешь сквозь запрет. Можно было предполагать, что в этих книгах содержатся какие-то красочные подробности страшных беззаконий и преступлений, чуть ли не злая карикатура на советский строй, поэтому