– А с детьми твоя Капитолина ладит? – спросил Клим.
– У нее пять младших братьев: она за всеми приглядывала, и ни один не помер.
– Дяденька Африкан говорит, что ты меня в чулане поселить можешь, – подала голос Капитолина. – За такую щедрость я тебе чего хошь буду делать – хоть собственными слезами всю посуду перемою!
– Это, пожалуй, лишнее, – сказал Клим и велел ей немедленно приступать к работе: у Китти уже не осталось чистых чулок.
С появлением «домашнего пролетариата» быт в квартире не особо наладился, но жизнь засверкала новыми гранями.
Капитолина привезла из деревни кованый сундук и большую икону – настолько закопченную, что изображенный на ней святой едва проглядывался.
– Кто это? – спросила Китти.
– Боженька, – умиленно отозвалась Капитолина и в тот же вечер научила ее вставать на колени и класть перед иконой земные поклоны – что Китти чрезвычайно понравилось.
На сундук Капитолина положила матрас, набитый дореформенными банкнотами, давно потерявшими ценность. Во время войны ее отец заработал кучу денег на спекуляциях сеном и все спрятал в матрас – дочке на приданое.
– Хоть посплю как миллионщица, – говорила Капитолина и любовно взбивала свои сокровища.
Из сундука были извлечены пяльцы, спицы, крючок и мотки ниток, и вскоре по квартире начали расползаться полчища салфеток и накидушек.
– Так красивше, – говорила Капитолина, накрывая печатную машинку полотенцем с петухами.
Клим убирал его, но на следующий день «утиралочка» появлялась на прежнем месте.
У Капитолины были свои представления о домашней экономии:
– Сначала надо черствый хлеб доесть, а уж потом за свежий приниматься, – учила она Клима.
– Так он к тому времени тоже зачерствеет, – отзывался он. – Что, все время сухарями питаться?
Щеки Капитолины наливались гневным румянцем.
– Пусть хлеб сгниет, пусть дом сгорит, а мы по миру пойдем! – кричала она.
Клим не уступал, и Капитолина доедала черствый хлеб сама – лишь бы добро не пропадало.
Она все делала с размахом: если уж варила суп, то целый бак; если затевала стирку, то замачивала все белье разом – ну и что, что к ночи не оставалось ни одной сухой простыни!
– Дура! Дубина! – ругал ее Африкан.
Капитолина то хохотала, то огрызалась:
– Ты не ори на меня! Ноне не царский режим!
Укушу лаяла, Китти визжала, и Клим шел в кухню разбираться.
– Прогони эту дурищу! – требовал Африкан. – Она тебе целый фунт кофе спалила!
– Доносчик… – стонала Капитолина. – И чего ты подлый такой?
Африкан выкатывал глаза:
– Я не подлый, я за порядок