– На.
– Я не хочу есть.
– Хватит, Райан, жуй этот гребаный сэндвич. Если ты в голодный обморок грохнешься, я тебя домой не потащу.
Вообще-то за всю жизнь я ни разу не падал в обморок, но иногда забываю поесть и вспоминаю об этом, лишь когда делаюсь странноватым или раздражительным.
– Говорю же, не хочу я есть. – Я услышал в собственном голосе брюзжание и все же открыл коробочку с сэндвичем. Кэсси права – возможно, нас ждет долгий день.
Мы уселись на бордюр, и Кэсси достала из рюкзака бутылку лимонной колы. Если верить описанию, то сэндвич был с курицей и овощами, но на вкус напоминал полиэтиленовую обертку, а кола оказалась теплой и приторно-сладкой. Меня слегка затошнило.
Не дай бог кто-нибудь решит, будто случившееся в Нокнари сломало мне жизнь и что я двадцать лет жил эдаким трагическим героем, который не в силах избавиться от призраков прошлого и с грустной улыбкой взирает на мир сквозь завесу сигаретного дыма и воспоминаний. События в Нокнари не наградили меня ни ночными кошмарами, ни импотенцией, ни патологической боязнью деревьев, ничем таким, что, будь я героем фильма, привело бы меня к психологу, заставило искать искупления и анализировать отношения с моей отзывчивой, но перепуганной женой. Честно говоря, порой я несколько месяцев подряд об этом даже не вспоминал. А потом в какой-нибудь газете натыкаюсь на статью о пропавших без вести, и вот они, Питер и Джейми, – улыбаются мне с обложки воскресного приложения на зернистых фотографиях, рядом со снимками исчезнувших туристов и сбежавших женушек, вместе со всей остальной компанией пропавших в Ирландии людей. Я проглядывал статью и словно со стороны отмечал, как подрагивают у меня руки, как трудно мне дышать, но этот чисто физиологический рефлекс утихал через несколько минут.
Полагаю, те события и впрямь наложили на меня определенный отпечаток, однако невозможно и, на мой взгляд, бессмысленно пытаться определить, какой именно. В конце концов, мне было всего двенадцать, а в этом возрасте дети еще не оформились, они способны измениться за одну ночь, какой бы стабильной ни была их жизнь, к тому же спустя несколько недель я уехал в интернат, где меня обтесали и обкатали, может, и менее травматичным, но уж точно более действенным способом. Никому и в голову не пришло бы трубить обо мне на каждом углу и вопить: “Ты глянь-ка, это ж тот самый, из Нокнари!”
Но вот оно снова здесь, прошлое, перелицованное и неизбежное, в самом центре моей жизни, а я совершенно не представляю, что с ним делать.
– Бедный ребенок, – ни с того ни с сего сказала Кэсси, – бедная, бедная малышка.
Девлины жили в двухквартирном доме с плоским фасадом. Перед входом, как и повсюду в поселке, имелся клочок земли. Соседи, рьяно доказывая собственную оригинальность, насажали живых изгородей и герани, за которыми фанатично ухаживали, а Девлины ограничились тем, что просто косили на лужайке траву, что