Осада Уфы пугачевцами. Художник А. П. Лежнев. 2005 г.
В 1771 г. самовольно оставив службу под предлогом болезни, Пугачев ввязался в авантюру своего родственника Симона Павлова. Перевез его с казаками на другой берег Дона, хотя знал, что «по установлению положена казнь таковым, кто дерзнет переправлять кого за Дон». Все же намерения беглецов пока еще вызывали у него неприкрытый испуг: «Что вы ето вздумали, беду и со мною делаете, ни равно будет погоня, так по поимке и меня свяжут, в тех мыслях якобы вас подговорил, а я в том безвинно отвечать принужден буду». «Для того он, Пугачов, и убежал», что страшился держать ответ перед властью, – сообщал он позднее на допросе. Верноподданный ее императорского величества в одночасье стал вне закона. Помогая зятю бежать за Дон, совершал сакральный разрыв с традицией, нарушал ее культурные запреты. С этого началась захватывающая история пугачевских приключений: многочисленных побегов, арестов, новых побегов, а в промежутках – интригующих странствий.
В конце того же года Пугачев добрался до Северного Кавказа, где записался в Терское казачье войско, ибо «тамошния-де жители странноприимчивы». Здесь он снова пытается занять лидирующее положение, на сходе казаков-новоселов был избран ходоком в Петербург, чтобы добиться от Военной коллегии выдачи денежного жалования и провианта. Однако в феврале 1772 г. последовал арест в Моздоке и вскоре – очередной побег. Весну и лето Пугачев скитался по старообрядческим селениям под Черниговом и Гомелем, после чего решил вернуться в Россию. Получение нового паспорта на Добрянском пограничном форпосте фактически открывало ему возможность начать жизнь с нуля «в Казанской губернии, на реке Иргизе». Но честолюбивой душе Пугачева спокойствие было противопоказано.
Тюремные застенки, побои, побеги, поиски пристанища закаляли тело с духом, но объективно работали на снижение самооценки, которая не дополнялась ожидаемым пиететом со стороны гипотетических почитателей. Пугачев по-прежнему оставался маргиналом, находящимся в бегах, скрывающимся от правосудия и рассказывающим про себя разного рода байки и небылицы. Маршруты его будто заранее писаны незримым роком, всякий раз направлявшим беглеца туда, где были сильны протестные настроения. На Дону, на Тереке, в Таганроге или раскольничьих скитах – везде бурлило море народного недовольства. Путь его «проходил через места, еще недавно бывшие свидетелями выступлений первых самозванцев» под именем Петра III. «Трудно предположить, чтобы все это не отозвалось в душе Пугачева и не отложилось в его памяти», роль «третьего императора» была подсказана ему самой жизнью.
Пугачев услышал о самозванцах, и в механизме личной идентификации как будто что-то сработало, высокая самооценка нашла для себя новый подходящий ориентир. Уже не образ «еретика и разбойника» Разина, а имя императора Петра III манило честолюбивые помыслы Пугачева. Узнав, что какой-то беглый солдат увидел в нем «подобие