Райское место. Фернанда Мельчор

к, а потом раком поставлю, и тылом ладони утирал слюни, и улыбался от уха до уха, выставляя напоказ зубищи свои – крупные, белые и ровные, как на рекламе зубной пасты – стиснутые от бешеной страсти, и все его студенистое тело содрогалось в похабной пантомиме совокупления, и Поло отводил взгляд, смеялся через силу и, благо толстяк не видит, прикладывался к бутылке, закуривал очередную сигарету и с силой выдувал дым вверх, отгоняя свирепых москитов, водящихся в мангровых лесах. Толстяк устраивает все это просто так, веселья ради и для развлечения, чтобы почесать язык, позубоскалить между двумя обжигающими глотками, думал Поло, по крайней мере, поначалу, в первые их пьянки на молу, в самой темной части маленького бревенчатого причала, тянувшегося вдоль реки, там, куда свет с террасы не дотягивался, а ветви смоковницы укрывали от глаз охранника и от обитателей дома – особенно бабушки и деда, которых, по его словам, хватит удар при виде того, как их мальчуган употребляет спиртное и курит, и один бог знает, какими еще гадостями занимается, да еще, что уж совсем ни в какие ворота, в компании парня из обслуги, как называл болван Уркиса тех, кто работал здесь: не больше и не меньше как садовника из этого жилого комплекса; это грандиозный скандал, это злоупотребление доверием, заслуживающее увольнения, на что Поло, впрочем, было наплевать, потому что он в таком случае покинул бы этот злоебучий комплекс раз и навсегда, но засада в том, что тогда рано или поздно придется вернуться домой, а дома ждет его оглушительная ссора с матерью, и, хотя эта перспектива казалась ему отвратительной – если не сказать откровенно пугающей, – сопротивляться он не мог. Не в силах он был сказать «нет», когда этот засранец подавал ему знаки из окна; не хотел отказываться от общения на молу с этим придурком, хоть тот и надоел ему до смерти своими всегдашними бреднями и своей одержимостью соседкой, в которую с первого взгляда и без памяти влюбился в конце мая, когда семейство Мароньо на белом «Гранд-Чероки», за рулем которого сидела сама сеньора Мариан, приехало в жилой комплекс «Парадайс», чтобы официально получить ключи от своего нового обиталища.

      Поло прекрасно помнил этот день; он с интересом наблюдал, как дама ведет машину, а муж сидит в кресле второго пилота, когда стекло, зажужжав, опустилось и порыв холодного воздуха ударил ему в мокрое от пота лицо. Глаза женщины были полностью скрыты темными очками, на поверхности которых Поло увидел свое отражение, а она тем временем объясняла, кто они такие и зачем приехали: губы ее были густо намазаны кричаще-красной помадой, а когда в благодарность за то, что Поло наконец открыл шлагбаум, она помахала голой рукой, серебряные браслеты на ней зазвенели, как музыкальные подвески. Дама была как дама и впечатления на него не произвела. Такая же, как все остальные дамы, жившие в белых особнячках этого комплекса: в неизменных черных очках, и даже сквозь затененные лобовые стекла громадных автомобилей видно, какие они всегда свежие и вылощенные, с безупречным маникюром, с уложенными и подкрашенными волосами – но при этом вблизи вовсе не похожие на существ из другого мира, и уж точно не из-за чего с ума сходить, как этот жирдяй, совсем не из-за чего. Они, конечно, узнали ее по фотографиям: муж у нее был знаменитость, вел собственную программу на телевидении, и время от времени в светской хронике появлялись снимки всех четверых: муж – лысый и приземистый, неизменно в костюме и сорочке с длинными рукавами, несмотря на адову жару, двое благонравных сопляков сыновей и она, привлекавшая внимание красными губами и искрящимися глазами, из-под изогнутых бровей улыбавшихся тебе лукаво и кокетливо; в туфлях на платформе она возвышалась над мужем, стояла подбоченясь, волосы распущены по плечам, и шею украшают несколько витков эффектного ожерелья. Да, вот именно это слово: она была не столько красива, сколько эффектна, соблазнительна и будто создана для того, чтобы изгибы выточенного в спортзале тела и ноги, закрытые до середины бедра шелковыми юбочками или светло-льняными шортиками, подчеркивавшими по контрасту всегдашнюю бронзовую смуглоту, притягивали к себе взгляды. Задница недурная, но ничего особенного собой не представляла, хотя и сохраняла товарный вид: обладательнице ее еще удавалось успешно скрывать пробег, растяжки и ущерб, причиненный рождением двоих детей (старший был уже вполне себе юноша), благодаря кремам, роскошным тряпкам и тому ритмичному, скрупулезно выверенному покачиванию, с которым сеньора, шла ли она на высоких каблуках или в сандалиях, или босиком по траве, несла ее повсюду, заставляя добрую половину комплекса оборачиваться вслед. А ей не того ли и надо было? Чтоб смотрели на нее с вожделением, чтобы проход этот вызывал самые грязные мысли. Чтоб ее хотели все, не исключая и плешивого супруга: каждый раз, как Поло видел их вместе, тот распускал руки – то обхватывал за талию, то похлопывал ниже спины, то щупал ляжку с горделивым видом собственника, вбивающего заявочный столб или озирающего тучные стада, а она улыбалась как ни в чем не бывало, довольная тем, что вызывает восхищение, и именно поэтому Поло перебарывал инстинктивное напряжение шейных мышц, машинальное побуждение повернуть голову, проводить взглядом траекторию колышущихся полушарий, весело и непринужденно несомых вдоль по улочкам комплекса, потому что не желал, чтобы кто-нибудь – ни хозяйка, ни супруг, ни сыновья или придурок Уркиса,