Он пробовал это слово на вкус, будто липкий ликерчик, который ты никогда не нальешь себе сам и для которого в любом случае было еще рано.
Говорят, что, перед тем как разбиться насмерть или в то мгновение, когда целятся прямо тебе в голову, перед тобой проносится вся жизнь. То же увидел и я, подняв руку с подлокотника и медленно поднося ее к голове кота, урчащего у меня на коленях, – все те моменты, когда я пролезал сквозь игольное ушко.
А потом я увидел – словно застывшее в воздухе изображение – кота в прыжке, на полпути к матрасу, в тот памятный субботний вечер, почувствовал когти, которые через простыню и одеяло добрались до моего лица, острую и вместе с тем оглушающую боль, зубы, вонзившиеся мне в предплечье, а потом крепко схватившие за пальцы…
Когда я уже почти поднес руку к голове кота, он повернулся на бок, раскрыл пасть и издал звук, больше всего напоминавший жужжание сверла бормашины, быстро вгрызающегося в зуб мудрости. Я видел розовые десны с каплями слюны, розовый язык и за ними – пустоту горла, черную и мрачную, наподобие колодца, из которого никогда не вернется ни луч света, ни эхо.
В тот момент, когда Макс сделал шаг вперед, я положил ладонь коту на голову. Звук стал громче, а кот резко повернул голову в сторону, будто хотел стряхнуть с себя чужую руку. Но когда я медленно провел рукой по его голове, а затем по шее и по всему телу, он успокоился. Урчание стало ровным, а когда рука остановилась там, где спина переходила в хвост, яростно описывающий круги, он даже с удовольствием потянулся.
Я поднял руку и снова начал с головы. Кот прикрыл глаза и, казалось, заулыбался. Рычание перешло в мурлыканье.
Я взглянул вверх, на Макса, и по его лицу увидел, как он рад благополучному финалу. Казалось, он избавился от того, что никогда не получит обратно.
– Он чувствует, что ты свой, – сказал Макс. – С этого дня ты его друг.
2
Не знаю, почему именно про кота я подумал теперь, когда Макса больше нет. Может быть, дело в том, что Сильвия попросила меня сказать несколько слов на завтрашних похоронах. Не знаю, подходит ли рассказ о коте для похорон.
Я думаю о других похоронах: о похоронах, на которых сначала плакали, а потом все-таки смеялись. Я думаю о выступлении Джона Клиза на похоронах Майкла Чепмена.[2] А потом – о репортерах. Наверняка на кладбище будет полно репортеров с камерами. Может быть, их не допустят в зал, где будут произноситься речи, но так или иначе похороны Макса Г. станут для массмедиа перворазрядным событием.
Сегодня вечером в шестичасовом выпуске новостей подробно сообщили о пути следования кортежа и строгих мерах предосторожности. И снова, в который уже раз за последние три дня, показали эти кадры. Сначала – темная улица и вспышки мигалок на углу возле итальянского ресторана «Маре нострум»,[3] а потом – красно-белые полосатые ленты, которыми обнесено собственно место преступления. И в заключение – опять: приоткрытое окно серебристо-серого «мерседеса»-кабриолета,