Этот период страха в тринадцатилетнем возрасте закончился таким же загадочным образом, как и начался. Я снова могла есть. Теперь мне нравилось, что мама оставляет радио включенным в разных комнатах, а ровно в половине шестого вечера переключается на выпуск новостей. Начали обретать смысл и другие взрослые вещи: коктейли, спортивные машины, журчание пересудов. Я вернула Бодлера на его полку.
Я понимала, что выделяюсь своей ранимостью, но не могла помешать приходить на ум ни вопросам, ни грусти, которая являлась вслед за ними, как рыба на леске. Моей единственной надеждой было скрыть все это под толщей кроткого нрава и трудолюбия. Мне было не дано быть обманщицей.
Но школа Св. Павла была не промах. Колеса школьных судеб различили мою темную сторону и назначили мне одинокую старшую, одинокую комнату в общаге и одинокую и злую соседку. А каменная библиотека предложила сцены смерти вместо свиданий. Это место давало встряску, заставляло тебя подвести некий итог. Примерно так же бывает в местах силы – в горах или на кладбищах. В ту первую осень я считала, что не смогу преуспеть, а вернуться домой мне не позволят родители.
В аэропорту я поблагодарила Стюарта и нарочно пошла в терминал одна, чтобы дать возможность Габи поцеловаться с ним на прощание. Больше я ее не видела – ни на регистрации на рейс, ни в самолете, ни в терминале, ни на выходе в город в Чикаго, где меня встречала мама. Как это удается Габи – просто исчезнуть в окружающем мире, как любому взрослому человеку на пути домой? Если я остаюсь в Св. Павле, придется что-то менять.
Ответ на мои вопросы обнаружился в день моего приезда к родителям на День благодарения. На кухонном столе лежал глянцевый журнал Vanity Fair. В том году там было опубликовано эссе Уильяма Стайрона о его жестокой депрессии, и название «Зримая тьма» как будто позвало меня по имени. Я схватила журнал, унесла его в свою гардеробную и закрыла дверь.
Увидев в моей руке журнал, мама предупредила: «Стайрон писал о женщине, которой пришлось выбирать, кого из ее детей отправят в нацистский лагерь смерти».
Я поняла, что это мой человек. В частности, меня поразило это: «Этот угасающий вечерний свет – сродни «лучику света» Эмили Дикинсон, который напоминал ей о смерти – не имел ничего общего со своим обычным осенним очарованием, но окутывал меня удушающей тоской».
Я помахала журналом маме и, для вящей убедительности, мрачно изрекла: «Это про меня. У меня самая настоящая депрессия».
Неудивительно, что она согласилась со мной. Мои телефонные рыдания из школы утомляли и расстраивали ее. Через пару дней меня принял один из лучших подростковых психиатров, который, на мое счастье, набирал пациентов для исследования. Насколько легче станет всем, если выяснится, что проблема – это мой мозг. Да и мне этого хотелось: куда проще принимать