Осипа через несколько времени думаю вновь послать к вам; он здесь мне не особенно нужен, а вам он более пригодится. В редакции я напишу, но не сейчас: надо немножко подумать, чтобы это вышло ловчее, а у меня сейчас времени совсем нет. Выпало свободное время, и я хочу пройти с прибывшими в полк несколько упражнений стрельбы. Моя теперешняя работа диаметрально противоположна прежней; я чувствую каждый день, что мне Государем вручены четыре т[ысячи] душ, драгоценных и великих, душ русских, и что я должен их уберечь в сложной обстановке войны… более этого, мне дана власть жертвовать этими душами, когда надо выполнить ту или иную боевую задачу, и нет тяжелее для меня греха, если я при этом что-либо упущу, забуду или отнесусь к делу недостаточно вдумчиво…
Вот мысли, которые постоянно живут во мне, и которых не было раньше. И когда я тихо брожу взад-вперед около дома, а на полугорке копаются мои люди или слышатся смех и болтовня, или несется их песня (отдал приказание петь песни, до меня было запрещено), я иначе не думаю об них, как в том духе, что это мои дети, мне Богом и Царем врученные, и что я должен быть готов каждую минуту дать за них ответ… Видишь, моя золотая женка, как идейна моя теперешняя работа, и понятно, что мне приходится много говорить, наставлять, журить или хвалить, как это делается в каждой семье, и без чего семьи настоящей нет.
Как розданы твои посылки, не могу тебе еще сказать, так как это будет делаться вечером, а Горнштейн выезжает сейчас. Имей в виду, что он кончил политехникум в Нью-Йорке и говорит по-английски и немецки. Можешь его посадить за стол и угостить чаем или обедом… Он человек интересный, прибыл из Америки для отбывания воин[ской] повинности и ведет себя молодцом, не походя на своих сородичей… Так смотри же, моя драгоценная женка, побереги себя и поправляйся, а то я здесь буду нервничать и беспокоиться… Снимайся еще с детьми и шли карточки… это так интересно, я любуюсь вами по целым часам. Крепко вас обнимаю, целую и благословляю.
Дорогая моя Женюрка!
Через несколько минут иду молиться Богу. Вчера ходил по разным порядкам: зашел в баню, где мылись люди (удалось устроить во второй раз, а до меня не мылись с начала компании), пожурил дежурного офицера, повернул одного купающегося кругом и шлепнул по заднице, чем вызвал смех, потом попробовал пищу и т. д. Сегодня будет почтарь, и, наверное, получу ворох твоих писем. Погода у нас дрянная, слякоть ужасная, выходит похоже на гнилую зиму… Жалко с той стороны, что плохо одетые австрийцы могут лучше держаться.
Горнштейна жду с минуты на минуту и никак не дождусь. Все четыре карточки предо мною, я смотрю на них ежесекундно – и как будто я с вами. Начинает мне казаться, что и ты как будто ничего, не так уж бледна и худа, особенно, если я смотрю вечером при огне.
Позавчера взял ванну и выкупался на славу, Осип вырезал у меня все, что только можно,