Жизнь рухнула. Ирочка плакала в подсобке. Больше в театре это сделать негде. Во-первых, театр слез вне искусства не уважает, а во-вторых, не прощает. В окружении швабр и мокрых тряпок, Ирочка отдалась воле чувств. Тут-то ее и нашел молодой актер Третиаковский, жующий яблоко.
– Ирка, а ты чего тут, – просунул он рыжую голову в подсобку. – Я тебя по всему театру ищу.
– Зачем это? – спросил Ирочка, утирая нос. – Разве еще что-то случилось?
– Да нет, так, – помялся он. – Ты чего это раскисла? Эта Соловец просто раскабанела, играя Кабаниху, какие колготы налезут? От твоей сырости тут все тряпки мокрые. Влажную уборку что ли удумала? Пойдем кофе выпьем.
В театре истории разносятся еще раньше, чем они начинаются. Вот почему вы поймете, что Ирочка вышла из служебного входа театра первая, а спустя время только Третиаковский. Некоторая кастовость в театре также не способствует общению актеров и служащих. Почему? Трудно сказать.
Сели они в кафе, Ирка и улыбающийся Третиаковский.
– Послушай, что я тут сочинил.
Мэтр, мэтр, ты могуч! – импровизировал Третиаковский.
Ты владеешь стаей душ!
То как зверь они завоют,
То заплачут, как дитя.
Ты волнуешься за роли,
Рубишь правду на просторе,
Не боишься никого,
Даже Бога самого!
Ирочка вяло жевала пирожное.
– Не понравились?! – воскликнул Третиаковский. – Конечно же, трави меня, Ирина, прямо перед премьерой, вселяй неуверенность.
– Ты великий русский актер, ты не провалишься, – сказала Ирочка, не глядя на Третиаковского.
– Ой ли, – усмехнулся актер. – Столько ошибок в одной фразе, Ирина! Совсем и не великий, и вовсе и не русский, ну пожалуй что про актера только в точку.
– Правда, что ты предлагал Астафьевой замуж? – вдруг спросила Ирочка.
– Предлагал, – улыбнулся Третиаковский. – Мне документы нужны были, я ей честно сказал.
– А она другое говорит.
– Что я подлец и на дуде игрец?
– И что же теперь твои документы? – спросила Ирочка.
– А всё, больше не требуется.
– Что так?
– Домой поеду.
– Как?! – удивилась Ирочка. – Когда? Почему у меня нет такой информации. Зачем?
– Пойду по стопам отца, – махнул рукой Третиаковский.
– Кем был твой отец?
– Алкоголиком.
Солнце катилось к четырем. Неохота было идти назад. Возвращались в театр по Цветному бульвару, мимо дома, где жила Майя Плисецкая, мимо Центрального рынка на Рождественском, где традиционно сидели молодые и необременные. Приятно было идти по чистым улочкам Москвы, стучать каблучками, ни о чем не думать.
– А вот эти послушай, понравятся тебе? – спросил, остановившись на бульваре артист.
Ирочка