– Твоя, ага. Бабуленция зашила, сказала – ничего, сносится.
У отца поджались губы, а глаза блеснули чем-то нехорошим, озлобленным. «И на что я только деньги отправлял», – процедил он себе под нос, думая, что я не услышу. Но я услышал. И это он еще не видел всего моего гардероба, состоящего почти полностью из его подростковых вещей.
– Чай будешь? – я первым зашел на кухню, надеясь отвлечь его от раздумий.
– Черный, покрепче, – мне показалось, что он говорил это на автомате. Его взгляд все еще изучал мои шмотки.
Да, я по-прежнему стоял в его рубашке – немного мне большеватой, широкой в плечах, потертой подмышками. Брюки были мои, но и они смотрелись несуразно, будто их сняли с великана, а потом неудачно ушили. Немудрено, что надо мной все смеялись в школе. Я бы и сам посмеялся, но было не до веселья.
Чайник кипел мучительно долго, а отец за столом молчал. Я тоже не мог ничего из себя выдавить и нервно теребил заусенец на большом пальце до тех пор, пока не пошла кровь. Спешно вытерев ее о брюки, я чуть поморщился и уставился в окно. Папа продолжал молчать. Мне казалось, что ему было неловко находиться на нашей кухне. Некогда его, но сейчас – чужой, отторгающей его.
Наконец, раздался громкий свист, и я тут же выключил плиту. Ливнув кипятка в фарфоровую кружку, у которой облупилась эмалевая кайма, я кинул в нее сразу два пакетика дешевого «Липтона». Его всегда покупал дед, а мне на вкус такой чай никогда не нравился. Другое дело – «Гринфилд» у Валюхи дома, где я пару раз был в гостях. Но нам на такой не хватало, и я втихую завидовал. В последний раз даже стащил несколько пакетиков.
– Сахар?
– Нет, – он слишком резко накрыл ладонью кружку, чуть ее не опрокинув, и я отшатнулся.
– Нет так нет, – проворчал я, поглядывая на него с легкой опаской. Он глотнул прямо кипяток. Я опять поежился, разбавляя себе сладкий чай холодной водой из-под крана.
Отец прихлебывал чай, я неловко разглаживал складки на старой клеенчатой скатерти, но они уже так заломились, что не поддавались пальцам. Молчание стало до того тягостным и напряженным, что мне захотелось уйти в свою комнату. За окном пасмурнело, небо заволакивалось серыми, по-осеннему свинцовыми тучами. В кухне солнечные зайчики тоже больше не появлялись.
Я сделал глоток, и мне тут же обожгло горло. Чай, пусть и разбавленный прохладной водой из-под крана, оказался непредвиденно горячим.
– Как там, на Крайнем Севере? – я пялился в чашку, не поднимая глаз, и чувствовал взгляд отца на себе.
– Холодно, – отшутился отец. И тон его был таким же, как и сам Крайний Север, – холодным и чужим. – Полярная ночь почти полгода, представляешь? Полная темнота.
– Ты поэтому такой бледный, – я уверенно кивнул. – И худой. Витаминов не хватает.
Худобой я был в него. Ее закалили бедность и сладкое только по праздникам. Из сахарного я только чай пил сладким, с тремя ложками, и от этой приторности аж зубы