– Мир катится в угол, – мрачно сказал мой редакционный товарищ Сашка Архангельский и залпом опрокинул в себя стакан водки.
Я молча с ним согласился и тоже выпил. Так мы отметили вступление в общество трезвенников. Не помню точно, как оно называлось, может быть, добровольным всесоюзным обществом «За трезвый образ жизни» или ещё как-нибудь. Не важно. Важно другое. Мы с Сашкой стали его полноправными членами и немедленно отпраздновали это событие.
Потом мы взялись за работу. Сашка строчил интервью главного инженера веревочно-шпагатной фабрики. Он усердно спешил, опасаясь, что алкоголь пробудит неконтролируемую фантазию. Передо мной стояла еще более трудная задача: также быстро, до наступления разрушительных последствий нашего вступления в общество трезвенников, написать фельетон о мебельном комбинате. Фельетон – жанр коварный. Во-первых, хороший фельетон написать трудно. Во-вторых, какой бы ты фельетон не написал – хороший или плохой – обязательно наживешь себе врагов. В-третьих, … Впрочем, я не стал больше рассуждать, а просто решил держаться от греха подальше и сменить жанр – сочинить очерк о героических трудовых буднях коллектива того самого мебельного комбината. В этом жанре можно было смело давать волю фантазии: людям нравится, когда их хвалят.
Сашка уже давно закончил свой бред («бредом» он называл любой газетный материал), успел два раза сбегать в винный магазин, обыграть меня в шахматы, а я все не мог дойти до последнего абзаца.
– Послушай, старый, – бодро, но не очень внятно сказал Сашка, – пора кончать с этим бредом, делай верняк и ставь точку.
«Верняком» он называл затасканный, но правильный с идеологической точки зрения текст. Очерк о самоотверженном труде мебельщиков я закончил так: «Встав на ударную трудовую вахту в честь очередной годовщины Великого Октября и выполняя решения апрельского, а также всех предыдущих пленумов ЦК КПСС, коллектив мебельного комбината взял на себя новые повышенные социалистические обязательства и решительно борется за их досрочное выполнение».
В тот памятный день наша газета оказалась без руководства – редактор находился в областном центре на какой-то партийно-хозяйственной конференции, заместитель редактора, как обычно в таких ситуациях, неожиданно заболел (другими словами – запил еще до вступления во всенародное общество трезвости). Мы с Сашкой, оставшись «на хозяйстве», повели себя, как стойкие бойцы идеологического фронта, как незаметные, но незаменимые детали гигантской пропагандистской машины. Мы не могли допустить, чтобы наша газета – маленькая частица этой машины – вдруг перестала функционировать. Все материалы очередного номера были своевременно отправлены в набор. На следующий день газета версталась, ночью печаталась, а утром…
А утром мы проснулись знаменитыми. О нас говорил весь город. Во всяком случае, нам так казалось, потому что телефоны в редакции стали возмущенно грохотать еще до начала рабочего дня и не смолкали до ночи.
Город обсуждал Сашкину веревочно-шпагатную беседу и мой мебельный очерк. В сущности, Сашка написал, как тогда выражались, идеологически выверенное и политически грамотное интервью, но на самом последнем вопросе, а точнее на ответе на этот проклятый последний вопрос, он слегка погорячился. Видимо, водка, выпитая в честь вступления в трезвое общество, успела пробудить в Сашке фантазию раньше, чем он закончил свой бред. А закончил он его словами, которые до сих пор цитируют на веревочно-шпагатной фабрике. На вопрос корреспондента, то есть Сашки, о том, куда идет продукция предприятия, главный инженер ответил:
– Нашими веревками, почитай, вся Россия опутана от Калининграда до Камчатки.
Больше всего возмущался главный инженер. Он постоянно звонил в редакцию, требовал к телефону Сашку и задавал ему один и тот же вопрос:
– Знаешь куда тебе эти верёвки надо засунуть?
На мой очерк никто бы не обратил внимания, если бы не заголовок. Я придумал его для жгучего фельетона о мебельщиках, чья продукция разваливалась сразу после сборки. У меня уже вертелся в голове сатирический сюжет – соревнование за наихудшее качество мебели под хлёстким девизом. Этот девиз я вынес в заголовок, но вместо фельетона, разящего наповал бракоделов, написал очерк об их вдохновенном труде. Материал получился большой, почти на целую полосу, в центре которой крупными черными буквами был напечатан заголовок:
ЧЕЙ СТУЛ ЖИЖЕ?
День тянулся бесконечно долго. Телефоны разрывались. Мы метались от аппарата к аппарату, как птицы в клетке, и с тревогой ждали появление редактора. С утра его вызвали в горком партии прямо из дома. Заместитель редактора появился на работе со значительным опозданием. Он был слегка помятый, не совсем трезв, но полон решимости. Ему тоже звонили утром из горкома, однако дома не застали. (Как правило, во время своих неожиданных заболеваний заместитель бесследно исчезал). Когда он понял, что произошло, решимость в его облике потускнела. Он болезненно скрючился, что-то невнятно проговорил о подорванном на работе здоровье и вновь исчез.
Мы с Сашкой одиноко несли бремя