Как это случается у нас и по сей день, тогда, в годы «расцвета застоя», дала о себе знать дикая нелепость сталинизма – от навета, каким бы чудовищным и незаконным он ни был, человеку не отмыться. Мало того, под сомнение ставилась вся его жизнь до и после случившегося. И никакие свидетельства очевидцев, однополчан, товарищей по службе в счет не брались – работа шла по накатанным рельсам тенденциозного подбора «фактов» и фактиков, хоть каким-то образом могущих доказать недоказуемое.
Шестнадцать лет обивал этот глубоко пожилой человек, ко всему еще и инвалид войны, пороги различных инстанций в упорной надежде добиться справедливости; шестнадцать лет книга, удостоенная высшей литературной премии нашей страны, пролежала под спудом ведомственного запрета. И невозможно было достучаться до чиновников, объяснить им, что композиция и строй литературного произведения не поддаются административному окрику и попросту разваливаются.
В эпоху брежневского безвременья все попытки оживить книгу наталкивались на непробиваемый «слоеный пирог» всевозможных властей. Сначала на верхних этажах шли сладкие заверения в необходимости переиздать, вернуть «Брестскую крепость» в круг литературы. Затем средний «слой» – пожестче и с горчинкой – покусывал книгу: речь шла уже не только об «изъятии» С. Матевосяна, но и Петра Клыпы, и Александра Филя; пока, наконец, дело не упиралось в абсолютно непробиваемую стену, точнее, в вату, где бесшумно гасились все усилия. А письма наши, очередные просьбы о встречах – как камушки в воду, впрочем, даже и кругов не было… И уже потянулись сведения о том, что где-то какой-то официальный цековский лектор публично заявил, что «герои Смирнова – липовые», и тому подобные «прелести».
К счастью, времена меняются – «Брестская крепость» вернулась к читателям. Вернулась, чтобы еще раз поведать людям о том, как удивителен Человек, каких высоких нравственных образцов способен достичь его дух…
И все же прошедшие годы запрета не идут из памяти, и, когда я с тупой болью думаю об этой горестной истории, мне вдруг открывается странная черта отцовской судьбы – после смерти он как бы повторил дорогу возвращенных им к жизни людей, обреченный испытать ее неровности собственной душой, заключенной в книге «Брестская крепость». Знать бы ему все это тогда, в пятидесятых…
Но нет!..