Вчера мне думалось светлей!
О, небо, хищных туч вокзал,
греми, раскалывайся, лей
и в землю молнии вонзай!
Сквозь думу падшего листа,
сквозь профиль – рваный и резной.
Какая злая нагота
перед грядущей белизной!
«Рано светает…»
Рано светает.
Поздно темнеет.
Время сметает
всех, кто не смеет.
Гулкие ночи.
Серые стены.
Жизнь позвоночных
странных растений.
После паренья —
будничность ада.
И озаренье —
после разлада.
Чур! До свиданья!
Разум коснеет.
Поздно светает.
Рано темнеет.
«Нет тебя! Что, не верится?»
Нет тебя! Что, не верится?
Грезят ресницы инеем.
Просто вот взяли ветреность
и наделили именем.
Просто вот взяли облако
и населили ливнями.
Ливни пришлись на олуха
с отчеством, но без имени.
С отчеством, будто с посохом,
он поспешил за облаком
чертополохом, всполохом…
если б не встреча с обухом.
Обух молвы для олуха
пестует грех отпущенный.
Ветреность… чувство облака…
рваное и гнетущее.
«Ночами…»
Ночами
трудно засыпаю,
и на подушке
мне неуютно
как сипаю
на жерле пушки.
Раздумий
знобкая минута
в зиянье тает.
И даль запахнута,
и утро не наступает.
Я, изнемогший
чуткой ночью,
бреду по полдню.
Где сон со сне,
где мир воочью,
уже не помню.
Мир перепутий
и развилок
в сентябрьской
дрожи
И тот, кто студит
мне затылок,
роняет вожжи.
«Смешно зимой не видеть снега…»
Т.Б.
Смешно зимой не видеть снега.
Вернее, грустно – не смешно.
И вот скрипит, скрипит телега,
везя промерзшее окно —
ослепший дом в пустое поле,
в бесснежье спекшейся зимы,
в раздумья, что родятся после,
как в клочья рваные дымы.
Скрипит, скрипит по лютой стуже,
устав от частых проводин.
Ты говорила; «Будет хуже,
Когда останешься один»…
Когда заря из мглы восстанет
с недомоганием, с трудом.
Ведь не телега – просто ставень
из этих мест увозит дом.
«В кромешной темени светла…»
Тане
В кромешной темени светла,
во сне потягиваясь сладко,
ты прошептала-обожгла:
«Я – оловянная солдатка…»
Очнись, опомнись и найди
для жизни мирные пароли!
Пусть оловянные дожди
лудят изношенные кровли.
Пусть проводившая меня
калитка стонет тихо-тихо
и посреди большого дня
рыдает старая пластинка,
свою сжигая колею…
Любовью,
ревностью ли мучась,
благословляю я твою
непредсказуемую участь.
«Сырой земли…»
Сырой земли
ветвиста память,
черемух мутная зима.
И постепенно проступают
на синем черные дома.
Природы память
в третьем ком-то,
кому не помнить суждено
кипящий свет,
оконный контур
и два дыхания – в одно.
«Не рыдай, береза, от картечи!»
Не рыдай,