Халат рабочий на мне был. Я подошла к плетню, будто невзначай тот халат застёгивать-отстёгивать начала. Вроде как волнуюсь. И край халатика в сторонку, в сторонку, чтобы нога выше колена, чуть ли не по самую… ага. А сама краем глаз наблюдаю, что и как вести себя будет Валька. Но уже твёрдо знаю, чую, чую, что мой он будет, мо-о-ой! Что ж я, мужиков не видала, что ли? Все они на один манер – кобели.
А он засопел вдруг, глазки масляными-премаслянными стали. По-воровски глазищами по сторонам, и ко мне во двор прыг через плетень! Ну, думаю, подруга, вот и рассчитаюсь я с тобой, квиты будем. Бабский долг этим… мужиком красен. И своему муженьку ответ: как ты меня празднуешь, так и я с тобою считаюсь. А как же: он скурвился, а я при нём святой буду? Хотя, это у него с Танькой грех, а у меня расплата с неверными мужем и подругой. Какой же это грех? Это ж торжество справедливости! Во как!
Да-а, понравились мне его прыжки через плетень, чего уж говорить. Вроде даже слаще, чем со своим Колькой. Главное в этой ситуации, что кровь гоняет сильно, мандраж и волнение, как… Риск, одним словом. И хочется, и боязно, оттого ещё больше охота.
Наверное, года четыре прыгал ко мне Валька, если не больше.
Родила я не по семейному плану, чуть раньше, чем с мужем договаривались, чем дом обустроили. Но я-то знаю, что Колька здесь не причём. Тут мой план сбывается: начала я мстить подруге и соседке. Пусть знает, курва: за мной не заржавеет.
А муж? А что муж? Он, не хуже петуха-дурака. Бегал по деревне, радовался, всех угощал: мол, сына жена ему родила.
«Радуйся, радуйся, дурачок, – себе думаю. – За плетнём тоже радуется такой же горе-родитель».
А потом через год и дочурку родила. А Колька снова радуется! Вот дурак! Я же говорю: что в курятнике, что в жизни – всё едино. Откуда знать петуху кто топтал его курицу? – снова ироничный смешок слетел с губ старухи.
– Прости Господи, – бабушка повела кистью перед ртом, изображая крестное знамение. – Ну, это с соседкой. Вроде как рассчиталась, наказала подругу. Ну, и мужу показала, кто в доме голова, и как семейную жизнь налаживать надо.
А вот ещё и с сестрой что было… – рассказчица снова прервалась, в который раз оглядела двор.
Гуси к этому времени сморились на жаре, дремали стайками. Лишь гусак ещё бодрствовал, ревниво следил за петухом, когда тот приближался к гусям. Выгибал шею, шипел, шёл в наступление на кочета, расставив крылья, махал ими, отгонял.
Сорока добралась-таки до куриного корыта, в спешке клевала корм, воровато оглядываясь по сторонам, прыгала, готовая в любое мгновение к любой неожиданности.
– У-у-у, воровка, – старуха хотела замахнуться палкой на птицу, закричать, но боялась вспугнуть уснувшую домашнюю живность, не осмелилась нарушить благоговейную тишину во дворе, и потому лишь шипела не хуже гусака:
– Нет, чтоб жуков жрать на картошке, так она на готовенькое, лишь бы своровать. У-у, глаза б мои не видели тебя, сволочь! На чужое