Агония, 88. Демид Дубов

раскрыв от всего этого действа глаза, и не зная, как завопить так, чтобы на душе мгновенно стало легче, он неровно побрел на выход из кабинета доктора. Ускорив шаг и сжав в руках пистолет, пошел обратно на верхние ярусы. Ожидал, что может быть где-то еще там есть спасение. И вдруг ему подумалось, что стоит все рассказать Гримсону. Полковник, должно быть, как человек военный, сможет оперативно решить эту проблему. Пусть и с применением огнеметов. Джейк боялся настолько, что ему было уже наплевать на то, каким именно способом этот бункерный Гитлер будет искоренять угрозу всем оставшимся жителям.

      Хорнет пугливо озирался по сторонам, но все еще шел наверх, упрямо и неумолимо. И вдруг впереди закончилась лестничная клетка и начался новый этаж.

      …Это было помешательством. Полнейшим и бесповоротным бредом, который мог созреть только в этом месте, как большой сочный и напитанный мощнейшими токсинами из воздуха гриб. И это безумие, по грибницам этого сраного бункера, по его внутренним переплетениям и коридорам, распространялось как болезнь. Сжирало за раз целые громадные экосистемы в виде этажей и отсеков. Все перемешалось в этом подземном американском королевстве. И все, кто жил здесь, перестали быть людьми.

      Одни с диким ревом и воплем, впивались зубами в других. Те с нетерпением ласкали первых, раз за разом проговаривая им самые нежные слова, как дьявольское радио, истекая кровью и наслаждаясь этим. Глаза закатывались, и люди срывались друг на друга с ножами, с обломками бутылок и с голыми руками. Кто-то раздевался и танцевал прямо в коридоре, измазывая себя сочащейся кровью из своих или чужих ран. Девушки, которые еще остались в бункере, немедленно зазывали к себе мужчин и прямо посреди всей этой вакханалии светили своей грудью, раздвигали перед ними ноги, разрезая себе вены и вскрывая артерии. А мужики, завидев такой пир, срывались до состояния свиней и начинали, обсасывая изорванное женское мясо, втягиваться в процесс, и вставлять своим новообретенным невестам до самого упора. То тут, то там слышались шлепки, глухой звук разрезаемой плоти, хруст костей и черепов, лязг зубов и золотых врываемых коронок. Вопли, крики, еще больше воплей! Одни пищали, другие визжали. Звали собственную мать, а другие поклонялись дьяволу, считая, что это их избавление от всего пережитого.

      Прямо перед Хорнетом из дверей выскочила пышногрудая девица, и начала собственными ногтями, с болезненным криком разрывать себе лицо, рвать челюсть вниз, и давить свои глаза, срываясь на крик:

      – Я слышу его! Я слышу…!

      Вдавив собственные ногти себе в горло, она обхватила трахею и с хрустом начала отрывать ее от позвоночника, продолжая при этом кричать, но уже с хлюпающим гортанным звуком:

      – Я слышу его! Я слышу…

      Изрыгнув кровью прямо на рубашку и ботинки Джейка, она все же оторвала свою трахею, и улыбнувшись, показала ее перед собой. Упав на колени, и истекая кровью, поползла к нему, нежно хватаясь руками за ноги, за икроножные мышцы, за бедра и за пах. Окровавленной