Выяснилось, что и до Возаха бывали здесь прохожие маги. Вот шуганули одного, не отворив дверей, а на следующее лето напал на яблонные сады шелкопряд и все яблони как есть уничтожил. Вот другой волшебник приходил, но денег у него при себе не оказалось, и добрые люди прогнали его среди зимы в ночь. Что было делать чародею? Это только попы врут – благословляйте, мол, тех, кто гонит вас. Человек так не может, каким бы магом он ни был. Уже на следующий день настигло деревню проклятие. У самых осеков, на общественной земле нашли мертвое тело. Получалось, что путник, напрасно просившийся в дома, был заеден волками, а может быть, сперва замерз, а волки рвали неживое тело. Понаехало начальство – что те волки, вынимали душу из бездушных крестьян. Мало никому не показалось.
Возах видел, что прохожий маг ушел из этих мест целехонек, а уж что он следователям подсунул – неведомо. Возах такими приемами не владел.
Казалось бы, после таких бед деревня должна задуматься, однако урок пропал втуне, и в скором времени от окон прогнали еще одного калику. Этого Возах знал, да и все странствующие маги его знали, называя Старикачеком. Старикачек давно мог уйти в Тридевятое царство, но продолжал ходить по деревням и никогда никого не проклинал. Не проклял он и на этот раз. Вышел за деревню, оглянулся, махнул рукой, горестно молвил: «Эх!..» – и убрел, не вымолвив больше ни слова.
А теперь выбор за Возахом. Он не Старикачек, но время коснулось и его. К тому же немало силы потрачено на магическую нить. Денег, которые открывают самые негостеприимные двери, не осталось ни полушки, а всего пропитания – втихаря сунутая горбушка. Ограбил его неприветливый хозяин, как есть ограбил. И нет возможности уйти, не наложив заклятья.
Возах сидел, выставив руки. На одной ладони лежала тронутая плесенью горбушка, на другой – веская пустота. Сидел, словно гадал, что перевесит. А чего гадать? Маг не сам решает, благословение или проклятье родится в результате его волшбы. Это еще вчера решил тот, кто так неуютно приютил его. Маг может лишь слегка подправить, что ему продиктовано, усилить или ослабить нарождающееся проклятие. Горбушка не перевешивает общего бездушия. И даже мальчишеская фраза «Я бы дал копеечку» не перевешивает. Вырастет парнишка, забудет прежние слова.
Возах выдохнул и на остатках воздуха прогудел первые слова проклятия.
Слова рождались одно за другим, и солнце, вздумавшее осветить равнину недолгим осенним утром, померкло в небесах.
Страшным обещало быть проклятие, не оставляющее никаких надежд на послабление. Хуже недорода и пожара, ужасней, чем падеж в стадах. Разве что моровая язва еще хуже, но это уже за пределами сил странствующего мага, не набравшего подлинной мощи. Заклятие калики должно касаться одной деревни, а мор – беда всего народа.
Возахское проклятие должно обрушиться на детей, а это, почитай, хуже моровой язвы.
Пусть дети, живущие под этими крышами,