– Одиннадцатого июля 2001 года американский концерн «Полароид» объявил о своём банкротстве; одиннадцатого февраля 1963 покончила с жизнью Сильвия Плат, одиннадцатого апреля 1970 был запущен «Аполлон-13».
– А это событие тебя чем не устроило? – возразил я.
– Там же число тринадцать! Оно тоже несчастливое.
Я снова засмеялся, но Вера лишь повысила голос и добавила с каким-то остервенением:
– Одиннадцатое июня – день памяти преподобномученицы Феодосии. В народе говорили, что «день Федосьи один всех понедельников стоит», то есть несчастливый он.
– Но, похоже, самый несчастливый день что в твоей жизни, что в моей – это одиннадцатое апреля, когда родилась ты, – не выдержал я.
Вера бросила коробку с телефоном в меня. Я поймал ее и швырнул обратно. Коробка пролетела в нескольких сантиметрах от головы Веры и сбила пару рамок с нашими фотографиями, стоявшими на тумбе рядом с телевизором.
Так началась ссора длиной в восемь мучительных дней.
Я больше не мог терпеть отношение Веры к моему творчеству, Вера не могла смириться с тем, что я выбрал делом своей жизни писательство, вопреки всем ее советам. Да и помимо этого в нашем браке было немало ссор и разногласий, мелких бытовых склок и недопонимания, о чем даже нет смысла рассказывать, чтобы не тратить ваше время.
– Ты никогда не слушаешь меня и не обращаешь внимания, когда я пытаюсь поделиться с тобой тем, что мне интересно! – выпалила Вера.
– Все твои интересы – это ногти да тупые видео в СС, – перебил я. – На протяжении всего времени, что мы женаты, ты даже не пыталась поддержать меня на пути к моей мечте – наоборот, только мешала. Стоило мне сесть за книгу, ты сразу требовала внимания. То тебе приспичит сон рассказать в мельчайших подробностях, то показать трейлер фильма, который планируешь посмотреть, или пересказать все то, что уже видела, то включаешь на полную громкость идиотские танцы своего Филиппочка под тошнотворную музыку, то устраиваешь посиделки с тупыми подружками, то…
Я понял, что сказал много лишнего, но пути назад уже не было: это конец. Не имело смысла даже просить прощения. Я ушел на кухню, а Вера села на стул перед праздничным столом и заплакала.
Я приоткрыл окно и достал маленькую, тонкую, будто зубочистка, сигарету из бело-голубой пачки. Одна затяжка, и половина истлела – как Вера их курит? Я закашлялся, язык слегка онемел, а голова закружилась. Вкус показался таким далеким и тошнотворным, будто в тридцатиградусную жару откусил кусочек кизяка – и да, я знаю, о чем говорю: в детстве на спор и не такое делали. Я сплюнул в раковину и прополоскал рот водой, после чего вернулся в комнату.
С засохшими на щеках потеками туши Вера сидела за столом и ела салат с креветками. Она дожевала, запила вином прямо из бутылки и с холодной злостью проговорила:
– Я тебя не поддерживала и не помогала, потому что ты бездарь. Твои книги – дерьмо, и никто читать их не будет. Даже если каким-то чудом ты пробьешься в издательство и твою беллетристику