В дальнем углу зала высокий, худощавый молодой официант уронил с подноса пустую кофейную чашку.
Дисциплинированно, точными движениями, безмолвно, без упрёков, он опустился на колено, собирая осколки.
Женщина встала с кресла, бросилась ему помогать. На поверхности холодного каменного пола его рука коснулась её тонких пальцев. Внезапно нахмурившись, она пристально взглянула в такие близкие и давно знакомые глаза, уже никак не сдерживая своей стремящейся сквозь уходящие слёзы восторженной улыбки.
А он, аккуратно положив на поднос последний звенящий кусочек фарфора, с изумлением спросил, вытирая ладонь о белую куртку.
– Лиза?!
– Басти?
– Ты здесь одна?
– С мужем. Нас пригласили. А ты?
– Работаю…
И снова в зале раздались громкие одобрительные крики.
Очередной значительный гость сказал что-то приятное о гениальном творчестве хозяина и о его красивом, богатом доме.
Аплодисменты.
Все ждали музыки.
В коротком перерыве оркестр готовился продолжить исполнение номеров приготовленного репертуара. Музыканты понемногу настраивали инструменты, негромко переговаривались, улыбались.
Со стороны кухни к руководителю оркестра подошёл Басти.
Он был уже не в куртке официанта, а в простой белой рубашке.
Несколько слов – и знакомый музыкант с улыбкой согласился, похлопал, передавая Басти, свой роскошный аккордеон, но тот покачал головой и взял прислонённую кем-то к стулу виолончель.
Сел, приготовил смычок, наклонился к грифу.
Лиза вздрогнула, нахмурилась, привстала с кресла, рассматривая музыкантов.
Приложила к губам, чтобы не закричать, дрожащую ладонь.
«Арпеджионе» …
Когда-то давно, в детстве, Басти пробовал играть для неё именно эту сонату.
Они мало тогда что умели, немного знали и не могли управлять своим будущим.
С тех пор гениальную музыку Шуберта Лиза не слыхала ни разу.
Звучала только виолончель, оркестр молчал.
Понемногу стихал шум зала, люди с удивлением оборачивались и слушали.
Басти играл технически сложную вещь безупречно.
Один из музыкантов тихо присел к фортепиано.
Легко, нежно, только для неё…
Одна и та же повторяющаяся тема каждый раз звучала по-разному.
Седой пианист предвосхищал движения смычка Басти и умело дополнял клавишами окончания фразы виолончели.
Ещё в начала исполнения руководитель оркестра бросился в коридор, к электрическим выключателям и безо всякого на то разрешения приглушил все люстры в зале.
Свет остался только на сцене.
В полном молчании прошло примерно полчаса.
Потом