Кто-то постучался в дверь и прервал наш разговор. Больше не вспоминали мы с бабушкой этого мужественного горца из тейпа чIинхой. Жизнь шла своим чередом. С того самого вечера, когда я впервые услышала о Маьхьди пролетело два-три года. Я увидела его тогда впервые в кумыкском селе Эндерей. Мать Ташу-Хаджи – моя прабабушка была кумычкой из тарковских князей, поэтому мы с моей бабушкой иногда гостили в Эндерее по несколько дней. В один из таких вечеров во дворе засуетились. Хозяева сновали по всему дому. Я спросила у их молодой снохи что случилось.
– Говорят, какие-то важные гости едут. Они совершат намаз, поужинают и уедут – бросила мне на ходу невестка. Дом был большой и просторный. Я находилась со всеми на женской половине, а в доме напротив накрывали столы и готовились к встрече гостей. Я не придавала этому особого значения, но разговор двух женщин, к которому я нечаянно прислушалась, заставил трепетать мое сердце. Они говорили, что в гости едут чеченцы из Довта-Мартана вместе с кабардинскими князьями. Спустя полчаса с улицы начал доноситься шум. Аккуратно спрятавшись за штору, я выглянула в окно. Во двор въехало пятеро всадников. Они ловко соскочили с коней. Впереди их группы шел высокий, статный горец с седоватой бородой.
Хозяин дома тепло приветствовал его:
– Да будет свободным твой приход, Маьхьди. Хвала Аллаху, что ты не забыл дорогу к нашему дому!
Я поняла, что этот статный горец и есть тот самый Маьхьди – народный мститель из Довта-Мартана. До меня доносились лишь обрывки из их разговора, из которых я поняла, что они помолятся и поскачут дальше. Меня удивил образ Маьхьди. Я ожидала увидеть уставшее от жизни лицо, но на нем не было даже отпечатка горя – лишь неуемная отвага и дерзкий волчий взгляд, в котором читалось, что он не собирается отступать. Это был человек невероятного обаяния, в котором жизненная энергия била через край. Молодецки лихо поправив на себе оружие, он зашел вслед за хозяином в дом…
Кута слушал мать, будто завороженный. Он ведь никогда не знал как и при каких обстоятельствах свела судьба его родителей, а сегодня в этот какой-то особенно теплый вечер суждено ему было услышать эту святую материнскую исповедь о любви и верности, о чести и долге, о горе и возмездии…
Цаца вновь замолчала. Не легко ей давались эти воспоминания, как не легко давался и жизненный путь, полный как счастьем, так и горем. Ее мысли прервал голос муэдзина, призывающий мусульман на ночную молитву. Кута кивнул Хамиду, чтобы тот подготовил все для омовения.
Ремид быстро подскочил к старшему брату:
– Я разложу овечьи шкуры для намаза.