И еще одно, во многом техническое замечание. Автор данной книги сознательно ушел от всякого рода привычных для научного стиля изложения материала ссылок на другое мнение, апеллирования к каким-то источникам, концепциям, полемика с ними и прочее в таком же роде. Разумеется, в полном объеме этого ему не удалось избежать, и те или иные имена появляются на страницах книги. Но установка была как раз на логику представления чистых сущностей ключевых понятий философского мышления. Имя Парменида не случайно открывает книгу, и опора на древнегреческий стиль отношения к воссозданию бытия в самых крупных категориях человеческого сознания (в индивидуальном авторском понимании, конечно), лежит в основе не метода – методом выступает феноменология, но матрицы отношения к действительности, представленной в данном тексте.
Как говорил другой великий грек – «скрытая гармония лучше явной» (Гераклит), но обнаружить ее, гармонию, понять согласованность всех элементов человеческого мышления было задачей великой древнегреческой цивилизации, утерянной во многом на путях развития дробного, «атомизированного» человека, пришедшего в современный момент к ситуации полной своей диссоциации с окружающим миром.
Тот древний хаос, которого так пугал древних греков, и они страшились его больше смерти, стал явью и реальностью сегодняшнего дня. Поэтому стиль возвратности мыслительных усилий автора по реконструкции того пласта человеческого «Я», который связан с отвлеченной идеализацией действительности, показался ему единственно верным и отвечающим потребностям текущей ситуации. Опора на первосущности, открытые в древности, необходима нам и сейчас, иначе все немногие, еще оставшиеся островки смысла и гуманистического содержания жизни человека, погибнут в наборе симулякров псевдокультуры, необходимой всего лишь для воспроизводства псевдочеловека.
И самое последнее. В ходе работы над книгой все с большей определенностью перед автором вставала задача ухода от «нейтрального», освобожденного от наслоений культурных подходов и ассоциаций философствования. Особенно это касалось тех разделов, когда необходимо было «приземлиться» на почву национальной традиции, связать материал с русской линией «любви к мудрости». Но расширять повествование, менять жанр эссе ему не хотелось. И автор нашел, как ему показалось, остроумное решение. Он перевел целый ряд подобных «приземлений» в приложение к книге. Самым любопытным оказалось, что независимо от воли автора, опять на первый план вышли имена Пушкина, Чаадаева, Толстого, Достоевского,