Семеро и потом ещё двое, забредшие по случайности – один от дождя, другая – делавшая экстремальные селфи в музейных залах, – наполнили кассу, по поводу чего после их ухода в невероятно довольном настроении пребывала заведующая Ирина Моисеевна. Тут Вера Ивановна, хорошенькая экскурсовод, решилась на серьёзный разговор по волновавшей всех теме. Разговор в директорском кабинете складывался в столь горячем духе, что Вере Ивановне не приходило в голову выглянуть в директорское окно. А если бы выглянула, под вполне привычным нынешней весной осенним дождеснегом обнаружила бы своего третьего дня знакомого Елпидифорова, прощавшегося за руку – о, невероятно драгоценный знак тактильного контакта, несбережённый жест предельного доверия и открытости – с теми самыми семерыми, с полчаса назад обилеченными.
Ирина же Моисеевна тем более не собиралась смотреть в окно, когда буквально у её пяток разыгрывается ультимативное действо: и впрямь, нонешняя молодёжь наступает, имея в загашнике – как сказала бы Ирина Моисеевна, имея в перспективе – как сказала бы Вера Ивановна, всего лишь отличное пользовательское умение работы с персональным компьютером, с которым заведующая музеем не сумела завести близкие отношения даже после курсов «для тех, кому за пятьдесят» в районном бюро занятости.
Верочка Ивановна как представитель молодой страты музейного населения последовательно отстаивала необходимость открытия глаз заведующей на ненормальность происходящего в музее. А всё инфернально-мистическое она связывала с той самой крылаткой. Представьте, работницам, раз в две недели производившим чистку подручными средствами запылённой крылатки, вдруг втемяшивалось вести мысленный обратный отсчёт. Сперва они начинали вести счёт делам, оконченным за пять минут до, потом – за десять, после – за полчаса. И доходили до самого детства, уже изнемогая от ввинчивающейся винтом, довлеющей мысли. Иногда кто-то водивший экскурсии вокруг самого старого музейного экспоната – крылатки под колпаком – вдруг за общественным обедом, а обедали тут по старинке, коллективно делясь принесёнными домашними заготовками, так вот, тот изрекал какую-то несвойственную ему фразу, к примеру, за поеданием торта: «произедение искусства». И обед останавливался, все с сочувствием смотрели на произнёсшего, понимая, чьё воздействие тот подспудно испытал. А бывало и того хуже: крылатка, ведущая себя вполне индифферентно, иной раз вдруг недвусмысленно обнимала чистильщицу или, наоборот, маниакально не давалась в руки. Сперва таким странностям не придавали значения, а потом проследили закономерность: с теми, кого крылатка предавала обструкции, через месяц происходили