– Пиши расписку, я тоже напишу, кладем в банк, и вскрываемся! Идет?
Олег ошарашенно переводил мутные глаза с одного на другого. Бывалый уголовник, похоже, такой зарубы в жизни не видел, даже головой помотал, типа, отчаянные вы ребята. Он вырвал для них по листку из ученической тетради, в которую Владимир записывал телефоны аранжировщиков. Борис и Сан-Саныч написали расписки, каждый на 5 штук «зелени», и присоединили к банку. Дело сделано!
– Ну! – задыхаясь от радости, сказал бородатый. – Вскрываемся?
– Тридцать три – усмехнулся Борис, показывая своих тузов.
– Во, блин! – Олег с сочувствием смотрел на своего бородатого компаньона. – А у тебя сколько?
Вопрос был риторический, поскольку значения не имело, сколько там очков. Так думал Борис.
– Три шохи! – Сан-Саныч перевернул свои карты. Действительно, у него были три шестерки. И что? По его восторженному взгляду Борис заподозрил неладное.
– Ни хрена себе!! – ахнул Олег, до этого весьма сдержанный в проявлении эмоций. – Впервые такое вижу! Вот это свара. Три «лба» на три «шестерки»!
– И что? – спросил Борис, мысленно холодея.
– Шестерка – это, типа, джокер, выдает себя за любую карту, но при прочих равных, считается сильнее. Три шестерки бьют трех тузов. – Сан-Саныч ласково смотрел на Бориса. – Не расстраивайся! С долгом я торопить не буду, – он уже рассовывал деньги по карманам. По фальшивому сочувствию коммерсантов Борис догадывался, что его как-то обдурили. Где, как, когда??. Однако, ничего не поделаешь, сам напросился. Никто его за язык не тянул, расписку писать не заставлял. Как говорится, не зная броду, полез в воду, и залез по самые уши, в самое дерьмо. Коммерсанты вызвали такси, и уехали, не дожидаясь утра.
14
Борис помнил своего отца, Юрия Палыча, как энергичного жизнелюба, неунывающего и предприимчивого. Несмотря на годы, папаша умудрялся трахать молодых телок, и по деньгам жил неплохо. Что касается прошлых недоразумений, то, остыв от воспоминаний о Карине, Борис вовсе не держал обид, скорее, наоборот, чувствовал себя виноватым. Это ведь он сюда приехал, вмешался в их отношения. Какое дело ему, Борису, до нравственных устоев родителя? Любой человек вправе жить по своему усмотрению. Что было, то прошло! Еще по телефону удивил голос отца, тусклый и слабый, так говорят дряхлые старики, а когда увидел его, то искренне огорчился. За два года, что не виделись, Ломов старший основательно подпортился, и выглядел, как перезрелый фрукт. Лысина полиняла, темные волосы поблекли, превратились в пух, под глазами набухли синеватые мешки, лицо обрюзгло, обвисло, и в ранее импозантной, хотя и упитанной фигуре, появилась какая-то безвольная, можно сказать, бабья округлость. Из нестареющего ловеласа он превратился в никому ненужного холостяка. Квартира запущена, видимо, уборку в ожидании дам никто не делал, зачем? Всюду