– Да. Китайскую пепельницу – знаете, такую – с перегородчатой эмалью. И да, с аурой. Но не такой, как бокалы. Мне эта пепельница, пока я еще курил, помогала ночью работать. Пока она у меня на столе стояла, и спать не хотелось. Я специально это проверял, и без пепельницы меня тут же развозило, а с пепельницей – ни в одном глазу сна.
– Ладно, уговорили. Сколько стоит пара бокалов?
Старичок задумывается. Потом осторожно отвечает:
– Сами по себе старые хрустальные бокалы сейчас стоят ломаный грош в базарный день. Но это же не совсем просто старые бокалы. Будет ли для вас очень дорого, если я запрошу три метро?
Я немножко фигею. Три метро, или «жопа», как называют такую монету циники, или «корона», как прозвали ее нециники, по-иному смотрящие на сложнонарисованную цифру 3, выбитую хитроумным способом на Монетном Дворе – это чудовищно дорого для пары стекляшек. С другой стороны, заработать себе на жизнь такому старичку непросто, так что это вполне может быть и такое завуалированное нищенство, как в разгромленной кайзеровской Германии инвалиды войны и дети формально продавали коробок спичек, но куда дороже его стоимости. На паек-то кефир не выделяется, а он еще и беженец явно, дедок этот. Кефир, кстати, нынче тоже чудовищно дорог, если уж на то пошло. Ладно, проверю я его на вшивость напоследок.
– Ну, получается, что счастье можно купить? – спрашиваю я.
– Ни в коем случае, – быстро и уверенно отвечает старичок. – Ни за какие деньги счастье не купишь. Счастье – не кефир, не машина, не деньги. И я никак не продаю вам счастье. Счастье тут продавали молодые люди, и выглядело это счастье белым порошком или комочками – они тут рядом отирались, я заметил. Патруль их забрал – и с концами, слыхал, на Тотлебен поехали. Нет, я не продаю счастье.
– Тогда в чем же прелесть бокалов?
– Только в том, что они долго находились в счастливой семье и что, по мнению моей жены, они принесли нам удачу. Аура – сложно определить в двух словах, что это такое. Но у них она есть.
Вздыхаю, тяну из кошелька три монетки с набитыми поверх буквы М витиеватыми единичками. Отдаю дедку. Тот радостно прячет их к себе в карман, начинает заматывать бокалы в газетную бумагу. Наматывает ее столько, что приходится его останавливать, а то складывается впечатление, что он, как старательный скарабей, смастерит такой величины шар, который в самый раз катить перед собой.
Прощаемся не пойми с чего тепло, и даже помалкивавшая до этого Фрейя пару раз радостно тявкает.
Глава 11. Скромная пирушка
Дома встречает почти до смерти оголодавшее за эти несколько часов Лихо Одноглазое. Актерский дар у скотины – он так прикидывается умирающим от голода, что даже у меня начинает обливаться кровью сердце.
– У, морда твоя несытая, – отпихивая его в сторону и насыпая ему жратву, бурчу я. Теперь собаку покормить – и очень негусто времени остается на готовку пирушки.
Вроде и не копался – а уже вечер. Правда, у нас в Питере в это время белые ночи. Не такие, конечно, как, например,