– Ну и ну. Ты англичанка, что ли? Имя у тебя странное. Но Джен сойдет. И, кстати, если хочешь, можем держаться вместе, ты мне подходишь.
Джен оставалось только кивнуть головой.
Первая неделя ушла у нее на адаптацию к местным порядкам. Потом потекли унылые серые будни, почти не отличающиеся один от другого. Жизнь в тюрьме кое в чём походила на жизнь в студенческом общежитии – те же очереди к раковине и в душ, те же дежурства, те же правила совместного выживания в плотно населенном людском муравейнике. Правда, в отличие от «общаги», здесь бесплатно кормили и меняли простыни. С другой стороны, расплатой за еду и постель были жесткий режим, отсутствие свободы и света – тюрьма была специально построена так, чтобы ни один солнечный луч не проник в камеры заключенных. Говорили, это один из видов наказания преступникам, придуманный больше ста лет назад. Странно, но никого, кроме Джен, не смущал тот факт, что злостных преступников в настоящее время здесь почти не было. В тюрьме Кук содержали, в основном, подследственных или тех, кто, как и она, пытался оспорить не утвержденный еще приговор. Что поразило Дженну сразу, как только к ней вернулась способность мыслить, – это то, что никто из арестантов не выл, не возмущался, не лил горькие слезы. Никто из адвокатов (судя по рассказам узниц), ничего особо не делал, чтобы помочь им вырваться из этих стен. Будто сговорившись, все – и защитники, и следователи, и даже сами арестанты – воспринимали нахождение этих бедняг в Куке как само собой разумеющееся, хотя газеты частенько писали о разных ошибках, а также о том, что под арестом вместе с преступниками нередко содержатся и невинные люди. Может, причина их непонятного спокойствия кроется в самом этом месте? И это каменные стены делают людей такими инертными, покорными обстоятельствам и почти невосприимчивыми к горю?
Сама Джен спокойной себя не чувствовала. В бесконечно долгом ожидании рассмотрения ее апелляции, изо дня в день видя одни и те же серые стены и исковерканные жизни людей, она горячо сочувствовала своим сестрам по несчастью и часто предлагала посильную помощь, так что очень быстро подружилась с большинством соседок по камере. Ее новой, самой близкой подругой стала Квинси – наполовину гречанка, наполовину цыганка по происхождению, настолько же опасная для мужчин, насколько открытая и добродушная с женщинами. Вечером после проверки, когда жизнь в камере затихала, они по очереди залезали друг к другу на шконки, делились женскими секретами, мечтали о справедливости и идеальной любви и обсуждали планы на будущее, которое обязательно наступит, когда весь этот кошмар закончится.
В один из таких вечеров, когда за окном еще были видны отблески закатного солнца, низко – к дождю – летали птицы, и сердце щемило от невыносимой тоски, Джен, под впечатлением от только что перечитанной «Алисы в стране чудес», призналась:
– Знаешь, раньше я мечтала стать птицей, чтобы улететь отсюда далеко-далеко. А теперь даже не знаю. Птицей ведь на всю жизнь не останешься, а станешь опять человеком, скажешь то, что думаешь, не в том месте и не в