Пока пробирались по ближним дворам к знакомому Танькиному дому с ее вымышленной библиотекой, Зина осмелела и провела разведку.
Живет один, в общежитие, переехал из Ростова, работает по 12 часов посменно, в перерывах копается в машине или таксует – просто так – от нечего делать, но деньги лишними не будут. Машину Гена свою любил, называл ласточкой, обращался с ней нежно.
Книжки забрали, перевезли, перенесли, сложили в коридоре.
Пригласила Гену чайку попить, в благодарность за помощь, Зина начала метать на стол бабушкино варенье, булочки, строгать колбасу, а сама все разглядывала толстый мохеровый свитер, щеки, уши, руки.
Ну спасибо, – сказал Гена. Тебе спасибо – просто ответила Зина.
В коридоре замялись оба, не зная, что сказать. Одевание зимой – долгий процесс.
Ну я пошел …. И ушел…
Внезапно затрезвонил телефон.
– Ну что? – радостно выдыхала в трубку Танька.
– Да ничего, книжки принесу потом. Пока… – загрустила Зина.
И это было впервые с Зиной, когда она хотела, а Он нет.
Зина и Гоша
Раньше у Зины жил попугай. Звали его, как положено, Гоша.
Был он маленький волнистый, зеленого цвета.
Сначала долго молчал – думал. А потом как-то сразу заговорил, и много, и очень понятно.
«Гоша – хороший! Гоша – молодец!»
Больше всех он любил бабушку. Она чаще всех бывала на кухне, да и дома вообще была чаще всех и дольше. «Бабу люблю», – говорил Гоша.
Делилась она с ним морковкой, разрешала сидеть у себя на плече и перебирать волосы. Для Гоши это была высшая степень его признательности и доверия.
Но была у Гоши одна страсть: любил он шампанское. Само слово не выговаривал, кричал просто: «И мне, и мне!»
И как только какой праздник, он уже по столу разгуливает – ждет.
Бах! и шампанское по фужерам! Он взлетит быстро, присядет на край, отхлебнет и радуется. «Гоша рад! Гоша рад! Вкусно!»
Тогда уже не летает высоко, а переходит от фужера к фужеру – то там хлебнет, то тут.
Так он любил шипучку, что остановиться не мог вовремя: шёл в разнос… и напивался. Начинал болтать без умолку, качался, бродил, падал и засыпал на столе на полуслове.
Кто-нибудь бережно относил его в клетку, укладывал в кроватку из-под французских духов.
А потом наступало утро. И оно было недобрым для Гоши. «Гоше плохо! Гоша болеет!»
Корил он себя, накручивал круги по клетке, ругался: «Гоша – алкаш! Гоша пьет! Гоша больше не будет! Алкоголь – яд, яд!»
Долго чистил перышки, пил водичку, иногда и того хуже. Шел к жалейке-бабушке с повинной. Та его спрашивала: «Будешь опохмеляться?»
«Нет! Гоша не пьет!» – уверенно отвечал Гоша.
Как он отличал пиво от шампанского, никто не знает, но отличал. Пил исключительно благородное игристое.
Однажды