Хорнбори еще помолчал. Потом спросил:
– Так ты хочешь украсть Фемура из мести?
– Да. И хочу попасть туда на разведку.
– А ты молодец, Альбин. Иные бросили бы это дело.
– Не могу, Бори. У меня никого нет, кроме нее.
– А что Мадок, тот парень в железе, что за ней ухлестывал? Говорят, он пытался ее искать в лесах за рекой, надеялся найти хрустальный гроб.
– Если б это было так легко, Бори. Видно, бросил он это дело, я про него ничего не слышал с весны. И славно.
– Недолюбливаешь ты его.
– Терпеть не могу. Железный баран. Ладно, ну его. Так что там с Фемуром? Говорят, он из любой беды может вынести, потому Бетони и не словили ни разу. Из-за этого его и заказали, ага?
– Ага.
– Может, мне его себе забрать?..
– Ну-ну. И долго же ты на нем проездишь?
– Так из любой же, Бори? Кто меня-то поймает?
Пришла его очередь скрести в затылке.
– Ладно, – усмехнулся я. – Он твой. Перековывай, крась, стриги, закапывай сок в глаза, что вы еще там делаете с бедными животинами. И пусть твоя красавица раскрасит его хоть в клеточку, – добавил я как бы невзначай. Я знал, как сильно гномы берегли своих немногочисленных дев.
– Про красавицу Наин наплел? Она точно не про твою честь. Ты же знаешь, что наши девицы… кхм… бородаты.
Я улыбнулся и промолчал.
Про гномок, или гномид, и правда говорили разное: молва наделяла их бородами и бакенбардами; находились шутники, заявлявшие, что у гномов и женщин-то нет и им все едино, но то были слухи шумные и веселые. Другие же, редкие, сказанные шепотом, утверждали, что гномиды сказочно красивы.
И Наин проговорился как-то о том же.
Я задумался об этом. Какая она, добровольная затворница? Обычная толстушка-простушка, жуткая деваха с бородой или миниатюрная красуля с талией в две пяди обхватом?
Меня снедало любопытство. Не праздное.
…Мы поговорили еще об условиях и цене, а потом попрощались, как только гном выделил мне коня. Солнце едва выкатилось на середину неба.
– Думаю, к рассвету управлюсь, – сказал я напоследок. – А нет – подожди еще день.
– Ты уж постарайся, Альбин.
– Будь уверен.
Я попрощался и тронул коня. И не оборачивался, пока не выехал из урочища, да и потом тоже.
…Солнце садилось или уже село, когда мы миновали остов огромного сломанного дерева. Гигантский, пятиобхватный пень высился у дороги; мы проехали у его корней, под единственной оставшейся ветвью, которая протянулась над нами, как рука.
Кто-то сидел на этой ветви, недвижимый, худой и черный, но я увидел это слишком поздно, потому что на беду погрузился в мысли слишком глубоко.
Он пошевелился только тогда, когда конь шагнул под ветвь. Я заметил движение, но длинные, черные пальцы его ног уже сжались вокруг моего горла, и у меня потемнело