Мне вдруг захотелось вынуть один из ржавых от сырости гвоздей и подкрасить рыжим глаза. В остальном лишенный красок рисунок вполне соответствовал истине: я приложил руку рядом и убедился, что кожа моя такая же бесцветная, как и бумага.
Я никогда не собирался сюда снова, в этот влажный, отмеченный гниением край, где солнце вечно захлебывается в густом мареве; где луна кажется больной, красноватая, как воспаленная плоть.
Но гномам нужен был конь, а мне – Мерна, и теперь мой путь снова лежал через болота, как будто я ехал-ехал да и приехал в свой кошмар.
Конь – не тот, которого требовал заказчик, а тот, на котором я покинул конюшни Хорнбори, – ступал по пустой дороге, и в полукружьях следов сразу же проступала вода. Я покачивался в седле, размышляя о том, что иногда у дурных мест есть своя прелесть. У всех этих диких чащ, где спят чудовища. У смрадных, усеянных костьми тропинок людоедов. У заброшенных узилищ, где призраки ночами собираются, чтобы выдернуть из окаменевшей плахи изъеденный столетиями топор и снова разыграть истории своих казней.
Когда нужно, чтобы люди не замечали тебя, не видели, как ты едешь через их земли, не спрашивали, чего ты здесь рыщешь, лучше дорог не найти. Я понимал это, но все равно мне не было покоя.
Кроме серых стволов умершего леса вокруг виднелось лишь марево, которое запуталось в сухостое, и ядовитая зелень – трава ли, растущая на тверди земной, или ряска над темной торфяной трясиной.
Эта земля звалась Гемода. Однажды я едва не был здесь казнен.
Мы приближались к месту моего позора, моего падения, от которого меня спасло лишь суеверие палачей. Запах болот, гнилой и сладкий, сгущался, накрывал с головой, как дурной сон, как маслянистая волна, из которой не знаешь, вынырнешь ли.
Здесь сестра моя угодила в неволю, а Наин, невезучий наш подельник, поплатился жизнью. Властитель Гемоды не вешал преступников на белесых сухих ветвях и не топил в теплой смрадной воде бесконечных болот.
Здесь вся плоть доставалась траве и цветам.
Я придержал своего коня, огляделся. Почти добрались.
Вообще-то этот конь, мышастый и резвый, мне не принадлежал, и я успел забыть, как его зовут, но пока он исправно нес меня вперед, чем полностью устраивал. В конце концов, я любого коня мог уболтать слушаться, за то мне и платили.
Я не обещал вернуть его Хорнбори. Он, в свою очередь, согласился считать это допустимыми потерями, чего я от прижимистого гномьего племени даже не ожидал.
Спустя полтысячи шагов мы свернули вправо, под арку влажной листвы и потрепанных ветвей. Я вспомнил, как Наин хватался за эти ветви, как орал и сыпал проклятиями, и содрогнулся.
Конь вынес меня на полукруглую поляну у берега болота. Меня мороз продрал по коже, хотя стояла духота. Я чуть не повернул прочь оттуда.
Повсюду были кости. Кости старые, белые до прозрачности, губчатые, словно вытравленные; кости чистые, вымытые дождями, и свежие, в розоватой стекленеющей слизи. Кости замшелые, зеленые, будто родились из недр вместе с первыми камнями, на заре мира; и кости эльфов, похожие на мрамор и стекло, на лунный камень или хрусталь.
Кости и цветы.
Не мелкие белые звезды, пробившиеся во мху, не красные безвестные цветки, проросшие на редких солнечных пятнах, словно неведомый гигант здесь сплюнул кровью на болезненно яркую траву.
А плотоядные цветы Гемоды, исчадия диких болот.
К ним приводили преступников на казнь, и, судя по костям, не первую сотню лет.
Этих цветов с десяток росло по краю поляны, у топкой кромки, где пленку ряски вспарывали старые склизкие коряги.
Мясистые зеленые стебли; выгнутые, словно перевернутые лодки, зеленые кожистые листья с красными, как сосуды, прожилками. И пасти, багряные пасти, полные волосков с мутными, как сукровица, каплями на игольно тонких концах. Обманчиво мягкие на вид, иглы протыкали кожу и плоть, сок попадал в кровь, в мякоть, медленно растворяя несчастное существо изнутри, а жертва глухо кричала, истекая собственным телом, чтобы цветок мог выпить его и выплюнуть кости.
Я видел это. Слышал это. И едва избегнул сам.
…Я надеялся, что не зря роюсь в осклизлых костях, что прах менее везучих не зря хрустит под моими сапогами, подбитыми железом. Я не хотел тревожить мертвых, обычно от этого больше бед, чем проку, но в этот раз я точно знал, что искать, где искать. Я знал, какой цветок пожрал беднягу Наина. Знал, какой ключ украл Наин. И знал, что перед тем, как нас всех схватили всадники, зажав в кольцо, Наин проглотил его, надеясь на благополучный исход.
Но исход выдался иной, и темный бронзовый ключ оставался в его нутре тогда, когда ловушка захлопнулась, и Наин начал кричать от боли и ужаса.
Он был еще во чреве, когда гном кричать закончил. Когда мою сестру увели, а меня замкнули в кандалы, вывернув руки, и привязали к коню, за которым гнали тычками до самой северной границы.
Костей было тут так много, что они теряли мрачную значительность. Вот фаланги, вот лучевая