Крик отразился от сводов темной палаты. Черная кошка с белой грудкой спрыгнула с разметанной постели и юркнула под стол. Княжна вскочила, откинула одеяла, уселась на ложе и прикусила губу. Где? Где ты, Горюня? Я не хотела! Я никогда не хотела! Не суди меня строго! Прости!
Боги, за что же вы так со мной? Почему так темно? Только что отблески извержения красили лес в зловеще-багровый цвет, и вдруг тьма сгустилась, как в кромешном аду…
Рядом вспыхнула свечка. Знакомое лицо старой няньки Русаны, приехавшей вслед за хозяйкой с далекой окраины княжества, мелькнуло перед глазами. Нянька вытерла с лица княжны пот, и поднесла ко рту кружку с холодным питьем.
– На, родненькая моя, попей квасу, авось полегчает, – зашептал ее ласковый голос.
– Я дома? – еще не веря, спросила княжна.
– Дома, родненькая, где же еще. Опять снился лес? – участливо спросила Русана.
Княжна кивнула и принялась глотать терпкий квас.
– И лес там был, – отдышавшись, проговорила Ярогнева. – И гора извергалась. И он… он там был… висел на дереве… а я – я сама его… я сама…
– Это в прошлом, родная, – прижала ее к себе нянька. – Этого больше не повторится. Забудь, даже не вспоминай. Это всего лишь дурной сон.
Внизу, в сенях, хлопнула дверь. Громкие голоса отразились эхом от каменных сводов и заметались по палатам, разгоняя ночную тишину. По узенькой лестнице, поднимающейся в терем княжны, загрохотали тяжелые сапоги. Кошка Малинка сверкнула из-под стола испуганными глазами и спряталась в тени.
Ярогнева прижалась к няньке и прошептала:
– Это кикимора? Не пускай ее!
– Что ты, родная! – погладила ее по пшеничным косам Русана. – Кикимора до полуночи носа не высунет. Это твой батюшка. Может, нашел наконец знающего человека, чтобы тебе помочь.
Раскрылась узкая дверца, и под низкую притолоку протиснулся князь Всеволод с яркой свечой в руке. Отца, видимо, подняли из постели: он был одет в тонкие шелковые порты и простецкую домашнюю рубаху из льняной ткани. Багряное корзно с золотым соколом, вышитым на спине – вот все, что он успел накинуть на плечи из дорогих княжеских одеяний. Зато матушка, великая княгиня Верхуслава, успела одеться, как следует, несмотря на поздний час. Темно-синее платье, расшитое травным узором, зашуршало, навевая на Ярогневу ощущение привычного домашнего тепла и уюта. Серебряная пряжка широкого пояса тускло свернула отблеском свечки. Светлые, как у дочери, волосы прятались под убрусом, чтобы не попадаться под нескромные взгляды посторонних людей, что шумели и вваливались гурьбой в тесный терем.
Ярогнева, три года не вылезавшая из седла, пока батюшка отвоевывал у самозванца великокняжеский стол, привыкла к гомону военного лагеря и толпам ратного люда. Вид незнакомцев – от знатных воевод до простонародных ополченцев – не мог смутить ее. Но тут, в тесном тереме, пристроенном поверх гулких каменных палат, ей