– И все-таки, почему он не колдовал? – не унималась Има. – У меня вот за три ночи, что до этой мы у погоста стояли, силы все утекли. А ему и не понадобилось. Или он, что же? Магию берег?
– Может, и берег, – пожал сутулыми плечами дед. – Зачем ему магия, ежели он всех мертвяков как траву покосил?
Има ничего больше не сказала, лишь губу прикусила задумчиво и, сунув руку за пазуху, принялась теребить висящий на шее кулончик. Она всегда так делала, когда размышляла. Пальцы огладили узоры на гранях металлического диска.
– Дед, а чем мы ему заплатим?
– Лошадь на ярмарке продадим.
Староста замолчал – не хотелось продолжать разговор. Его внучка тоже замолкла, гоняя в голове одну единственную, пугающую мысль: «Последнее ведь отдадим. А как же мы дальше-то? Без средств… Без лошади… Нельзя».
Заметив, что дед ушел вперед, заговорившись с Олафом и Лаймой, Има незаметно отстала и отступила в тень. Потом, когда вся группа селян протекла мимо в свете качающегося на верхушках длинных факелов огня, тихо вернулась на тропу и пошла назад к погосту и мимо, выше на холм, туда, где за старой дубравой возвышались развалины богатого дома. Те самые, в которых обосновался некромант.
***
В землях мрачного Пограничья никто не ведал его имени.
Он и сам своего истинного имени не знал, не помнил, а посему откликался на новое, данное еще в рядах армии грозного Мортелунда – Моа. Но для большинства нанимавших его людей он был просто лич – мертвый колдун с темным прошлым.
Странным прошлым. Ведь никто обычно не покидал Мортелунд по собственной воле, а Моа покинул. И мало того, что покинул, так еще и против своих же выступать потом сподобился. Пошел на нежить охотиться, хоть и сам нежитью был…
И теперь, сидя в полуразваленном главном зале давно заброшенной и разоренной дворянской усадьбы, он ждал свою заслуженную плату. Он мог долго так сидеть – неподвижно, без всякого звука.
Мертвому не нужно шевелить затекшее тело или шуметь дыханием. Можно бесконечно слушать шелест листьев старого дуба, глядящего сквозь дыру в разрушенной крыше. Улавливать едкий запах крошечных мышеподобных животных, устроивших под половицами гнезда, внимать их тихим песням: вот сейчас запели детенышам своим колыбельные, а утром станут приветствовать рассвет…
Моа мог просидеть так три дня, не меняя позы, покрываясь чуть заметным налетом невесомой пыли, но покой его быстро растревожили. Кто-то топотал на крыльце перед сбитой с одной петли покосившейся дверью. Топотал-топотал, да рухнул вниз сквозь ломкие, размоченные дождями в труху доски. Выругался. Заскребся, выбираясь из-под обломков. Голос был женский, знакомый.
– Чего надо? – спросил Моа.
– Оплату принесла. Одну монету. – Девушка, та самая, рыжая, что колдовала на погосте, отряхиваясь и хромая, проковыляла в зал. Сняв с шеи круглый амулет на толстом шнуре, нехотя протянула его некроманту. – И это еще вдобавок. Пойдет? Пусть не деньги, но тоже золото.
Моа взял блестящий