Я бегу.
Первый, кто меня видит, это Фурье. А может быть, его имя не Фурье, но это не мешает мне влепить ему пощечину. Настоящую пощечину, красивую, которая прилетела ему прямо по уху. Я прилагаю всю силу, да так, что его кепка летит, и он за ней. Он вращается, как бубен, а я продолжаю без размышлений, потому что никогда не умел думать в такие моменты.
Другие смотрят на меня широко раскрытыми глазами, пока не осознавая, что происходит, а затем бросаются на меня, орут, как суслики.
– Чего он хочет, этот внебрачный?
Один из них меня хватает, даже не знаю кто, но он сразу получает локтем в живот и сгибается пополам. Я пользуюсь этим, чтобы еще навалять ему, и он не поднимается, а затем ищу второго, смотрю впереди, потом позади себя, сжимая кулаки, как боксер, но его нет, этот трус уже бежит, видно только, как портфель подпрыгивает за спиной. Я сильно бью ногой в грязь, чтобы обрызгать парня передо мной. Теперь он выглядит как цыган. Уже не такой смелый на четвереньках, с трудом глотает воздух, волосы во все стороны. Он чихает. Корчит гримасу. Очень хочется подобрать их же камни и бросить им в лицо, но я понимаю, что у меня и так будет много неприятностей, так что решаю их отпустить. Но ору на них всеми оскорблениями, что знаю, а они опускают головы и не отвечают, потому что не хотят, чтобы я побежал за ними и еще надавал по шее.
Соланж уже поднялась, протирает свой портфель, и я надеюсь, что она все видела.
Теперь, когда все закончилось, у меня немного бьется сердце.
– Все хорошо?
Она смотрит на меня.
– Что они хотели, эти идиоты?
Она опять смотрит на меня.
– Не обращай на них внимания.
Я чувствую себя глупо, потому что она мне не отвечает, и вообще было глупо это говорить. Они только что бросали в нее камни, а я советую ей не обращать на них внимания. Если бы можно было вернуть время назад, я бы сказал что-то другое. Что-то, что, возможно, заставило бы ее смеяться. Или хотя бы улыбнуться. Но я не знаю что, поэтому протягиваю ей свой носовой платок.
– Держи. Для твоего портфеля.
Она колеблется. Я думаю, она спрашивает себя, почему я это сделал. Или, возможно, она подозревает всех, как и я. Это было бы нормально. Ее тоже обзывают внебрачной. И я начинаю понимать, почему она никогда не разговаривает.
Мне трудно смотреть ей в глаза, и, поскольку не хочу краснеть, я поворачиваюсь, чтобы убедиться, что другие не возвращаются. Но нет, мы одни – она и я. Как в тех историях, которые я придумываю, думая о ней. Вот только на самом деле все гораздо сложней. Тихий голос в голове побуждает меня что-то сказать, прежде чем она уйдет, чтобы она наконец поняла, что я ее друг. Единственный ее друг. Даже если никогда раньше я не осмеливался заговорить с ней. Чтобы она видела, что я уже немного знаю ее. Что мы похожи, и я и она – ублюдок прислуги и дочь Боша, – которых никто не любит, кого никто не понимает. Но я здесь, всегда рядом. Чтобы защитить ее. Чтобы никто больше не бросал в нее камни. Но такие вещи не говорят просто так,