Его рука сжала мое запястье.
– Твое признание столь же ужасно, как и мое. Храни свою веру, Наблюдатель. Вторжение произойдет!
– Откуда ты можешь это знать?
– У таких, как я, есть свои секреты.
Разговор тревожил меня.
– Тяжело ли быть таким, как ты? Без гильдии? – спросил я.
– Со временем привыкаешь. В этом даже есть свои преимущества, которые восполняют отсутствие статуса. Я могу свободно говорить со всеми.
– Я это заметил.
– Я свободно передвигаюсь. Я всегда знаю, что найду еду и жилье, хотя еда может быть подпорченной, а жилье плохим. Женщины тянутся ко мне вопреки всем запретам. Или же благодаря им. Я не обременен тщеславными помыслами.
– И тебе никогда не хотелось подняться выше твоего нынешнего положения?
– Никогда.
– Ты мог бы быть гораздо счастливее, будь ты Летописцем.
– Я и так счастлив. Я могу наслаждаться жизнью Летописца без груза его ответственности.
– Какой ты самодовольный! – вскричал я. – Это надо же упиваться своим положением изгоя!
– А как еще можно выдержать бремя Воли? – Гормон посмотрел на дворец. – Скромные возвышаются. Великих низвергают. Прими это как пророчество, Наблюдатель: еще до наступления лета этот похотливый принц познает новые для него стороны жизни. Я вырву ему глаза за Авлуэлу!
– Сильные слова. Сегодня вечером ты клокочешь предательством.
– Прими это как пророчество.
– Ты не сможешь даже подойти к нему, – сказал я и, злясь на себя за то, что серьезно воспринял его глупость, добавил: – Да и к чему его винить? Он поступает так, как поступают все принцы. Девушка сама виновата, она сама пошла к нему. Что мешало ей отказать ему?
– И потерять свои крылья. Или умереть. Нет, у нее не было выбора. А у меня он есть! – Внезапно Гормон в жутковатом жесте вытянул средний и указательный пальцы, с двумя фалангами и длинными ногтями, и как будто нацелил их вперед, в воображаемые глаза. – Подожди, – сказал он. – Сейчас увидишь!
Во дворе появились двое Хрономантов. Они установили приборы своей гильдии и зажгли свечи, чтобы прочитать в их свете образ завтрашнего дня. Приторный запах белесого дыма достиг моих ноздрей. Но теперь я потерял всякое желание говорить с Гормоном.
– Уже поздно, – сказал я. – Мне нужен отдых, и скоро я должен заняться Наблюдением.
– Наблюдай внимательно, – пожелал мне Гормон.
Ночью у себя в комнате я провел четвертое, последнее Наблюдение того долгого дня и впервые в жизни обнаружил аномалию. И не смог ее истолковать. Это было неясное ощущение, смешение вкусов и звуков, ощущение контакта с некой колоссальной массой. Встревоженный,