Ободнялая снеговая сыворотка пряжей висела на ставне и шомонила в окно.
– Зарит… – поднял блюдце Карев. – Вот сейчас на глухарей-то хорошо.
От околицы заерзал скрип полозьев. Ваньчок, охая, повернулся на другой бок и зачесал спину.
– Ишь наклюкался, – рассмеялась Лимпиада и накрыла заголившуюся спину халатом. – Гусь жареный, тоже свататься приехал!
– Ох, – застонал Ваньчок и откинул полу.
– Кто там? – отворил дверь Филипп.
– Свои, – забасил густой голос.
Засов, дребезжа, откатился в сторону, и в хату ввалились трое скупщиков.
– Есть дичь-то? – затеребил бороду брюхатый, низенького роста барышник.
– Есть.
– А я тут проездом был, да вижу огонь, дай, мол, заверну наудалую.
– Ты, Кузьмич, отродясь такого не видывал; одно слово, пестун четвертной стоит.
Карев, поворачивая тушу, улыбался, а Лимпиада светила гасницей.
– Бейся не бейся, меньше двух с половиной не возьмем.
Кузьмич, поворачивая и тыча в лопатки, щупал волков.
– Ну, так, значит, Филюшка, двести с четвертью да за волка четверть.
– Коли не обманываешь – ладно.
Влез за пазуху и вынул туго набитый бумажками кошелек.
– Получай, – слюнявя пальцы, отсчитывал он.
– Счастлив, брат, ты, – ткнул в бок Филипп Карева, – и скупщик, как нарочно, пожаловал.
Карев весело помаргивал глазами и глядел на Лимпиаду. Она, кротко потупив голову, молчала.
– Так ты помоги, – скинул тулуп Кузьмич.
Карев приподнял задние ляжки и поволок тушу за дверь.
– Ишь какой здоровый! – смеялись скупщики.
– Мерина своротит, – щелкнул кушаком Филипп. – Как дерболызнул ему, так ан навзничь упал.
– Он убил-то?
– Он…
На розвальни положили пестуна и обоих волков. Филипп вынул из головней рогожу и, накрыв, затянул веревкой.
– Н-но! – крикнул Кузьмич, и лошади, дернув сани, затемно поплелись шагом.
Умытое снегом утро засмеялось окровавленным солнцем в окно.
Кузьмич шагал за возом и сопел в трубку.
– Не надуешь проклятого.
– Хитрой мужик, – подхватили скупщики и задергали башлыками.
– Дели, – выбросил Филипп на стол деньги.
– Сам дели.
– Ну, не ломайся.
Ваньчок встал, свесил разутые ноги и попросил квасу.
– Кто это? – мотнул он на согнувшегося над кучей денег Карева.
– Всю память заспал, – ухмыльнулся Филипп.
– Нет, самдели?
– Забыл, каналья?
– Эй, дядя, – поднялся Карев, – аль и впрямь запамятовал, как мы тебя верхом на медведе везли?
– Смеетесь, – поднес к губам корец.
– А нам и смеяться нечего, коли снегом тебя оттирали.
К столу подошла Лимпиада. Ваньчок нахлобучил одеяло и, скорчившись, ухватился за голову.
– Тебе