Викина мама вырвала ладони из его рук.
– Чушь, – отрезала она. – Я пойду к заведующему. К начмеду. Я привезу сюда лучших специалистов. Вы не представляете, какая воля к жизни у моей девочки. Вы не представляете, какие последствия ждут вас, если с ней что-то случится. Я напишу жалобу на имя главврача. Я позвоню в комитет.
Стеклянный шар треснул, метель достигла апогея и вынесла Бориса наружу – в безвоздушное пространство Космоса. Он пытался еще что-то сказать – в коренастую спину, в стрижку ежиком, в дверь палаты, захлопнувшуюся у него перед носом, но рот и глотка оказались забиты холодным колким снегом.
Он постоял несколько минут, глядя на дверь.
И ушел.
* * *
Вика умерла на его дежурстве.
Он знал, что так будет. Он ждал этого – с холодной обреченностью, со смирением. Собираясь на работу, вспоминал Андреева – с его колючей бородой и живыми блестящими глазами – и думал, что тот на его месте нашел бы нужные слова, сумел бы достучаться до Вики и до ее мамы. Он бы рассказал и про своего святого, и про смерть, и про то, что можно использовать – как подарок! – последние дни на финишной прямой жизни.
Но Андреева в больнице не было, а Вика умирала на протяжении очень длинной январской ночи.
Лечащий врач сказала, что Вика и мама просили не переводить ее в реанимацию, чтобы Вика оставалась в своей кровати. Ну да, в самом деле, маленькая палата – с теплыми шоколадными шторами, со звездным светильником и стеклянным шаром на подоконнике успела стать Вике домом.
Мама держала Вику за руку, когда сердце той перестало биться; она молчала и не шевелилась все сорок минут реанимационных мероприятий, она молча развернулась и ушла в коридор, когда Борис констатировал время смерти; она не проронила ни слова после, когда он произносил формальные слова, когда искал – и не находил – ее взгляд.
Потянулись январские дни – холодные, густые.
Борис просыпался с утра, приходил на работу и ждал, когда его позовут к заведующему, к главврачу, когда историю болезни будут разбирать – препарировать – на слова и знаки препинания, когда ему придется отчитываться за каждый шаг, за каждое неосторожное слово, за каждый – что еще? – взгляд? За каждую мысль?
Он не понимал, что с ним происходит.
Он был в своем праве, он не допустил ни одной ошибки, он проводил Вику за финишную черту – как провожал десятки пациентов до нее.
Разница была лишь в том, что он больше не чувствовал себя рыцарем в сверкающих доспехах у этой самой черты, он не отвоевывал для Вики дни и недели, он не отбивал подачи смерти, он больше не считал себя всемогущим.
Значило ли это, что он не «сделал всего, что мог»?
Он не знал!
Он ведь – в самом деле! – попытался сделать все для того, чтобы Вика с мамой помирились и провели последние дни вместе, чтобы они обрели друг друга заново.
Борис думал о Викиных