Стояли они вовсе не в очереди, а в холле второго этажа возле большого окна. Очередь была рядом, за поворотом коридора.
Возле одной из аудиторий, где на высоких массивных дверях красовалась начищенная бронзовая табличка «Государственная комиссия по распределению», в коридоре толпилось около сотни парней и девчат. Почти половина ребят – в несколько уже поношенной, хотя сегодня вычищенной и отглаженной военной форме, очень многие – с жёлтыми и красными нашивками за ранение на правой стороне груди и орденскими колодочками на левой. Остальные были в тёмно-синих двубортных костюмах с петлицами, явно форменного вида. И тут у многих виднелась россыпь наградных лент. Девчонки надели строгие, за колено, тёмные платья. И только те, кто не успел повоевать или не хотел вспоминать о том, что успел, оделись так, как велела погода, – в светлые пары и восьмиклинные платья, явно перешитые из чьих-то довоенных нарядов.
Форменное платье было и на стоявшей у окна Машке. Игорь был уверен: Угарова наденет другое – зелёное, цвета травы. Она ещё на фронте всё мечтала о том, как выучится и придёт на распределение в зелёном. Но, видимо, передумала. Кто её поймёт?..
За окном виднелись недавно подстриженные старые каштаны, скамейки, где уже рассаживались счастливцы, получившие распределение. Кто-то радостно размахивал руками, рисуя размашистыми жестами блестящую картину собственного будущего. Кто-то хмуро ковырял носком начищенного сапога пробившуюся между каменными плитами травку. Не повезло – не в секретный институт, не на самоновейший завод, а куда-нибудь в глубинку, поднимать сельское хозяйство или выковыривать из полей и готовящихся к осущению болот оставшуюся с войны смертоносную «память»: неразорвавшиеся снаряды, мины…
Машка отвернулась от окна. Уселась на подоконник. Игорь не мог оторвать взгляда от заполняющегося выпускниками двора.
– Я получил, – не утерпел Фимка, уж очень хотелось похвастаться. – В институте останусь, на кафедре непрямых и скрытых воздействий. А вам Арнольдыч как раз и велел передать, мол, за распределение надо поговорить. Так что давайте, давайте, ноги в руки и вперёд! Отец ждать не любит.
Виктор Арнольдыч, и правда, был из тех, кто ждать не умел. Да и где ему было научиться? – каждое слово его исполнялось мгновенно, потому что от одного укоризненно-печального взгляда декана всё внутри переворачивалось, и казалось, что ты не урок недоучил, не лекцию пропустил, а Родину предал. Он никогда не повышал голоса, со всеми был дружески ласков. И потому все звали декана просто Арнольдычем, а чаще – Отцом. Не по фамильярно-фронтовому «батей», который и от «губы» отмажет, и на что иное глаза закроет, коль дело знаешь, а именно Отцом. Строгим, но справедливым. Даже присказка имелась у старших курсов – «Бога побойся, Отца не позорь». Словно наделили декана особым даром, не то чтобы магическим – магов здесь на каждом углу хватало. Просто было в нём что-то, в добром мудром взгляде, в тембре голоса, от чего – попроси он что угодно – отдежурить лишний день, сгонять в город с документами, выучить за ночь