Она берет записку, тут же при мне ее читает и спрашивает:
– Разворачивали вы ее?
– Как же, – говорю, – извиняюсь, полюбопытствовал, думал, может, срочное что-нибудь…
– А кто же вам ее дал? – спрашивает она.
Я рассказываю все, как было. Спросил человек про фарфор, а я ему и ответил: ежели за пшено или за рис, то можно.
– Правильно ответили, – одобряет она. – А он что?
– А он ушел, – говорю. – Это на каком же языке написано?
– На английском, – объясняет она. – В записке он просит меня отобрать чашки с такой маркой, как здесь указано, а зайдет он за фарфором позже.
Тут она идет к себе в комнату, приносит оттуда чашки, и действительно на донышках чашек изображены такие же точно мечи, какие нарисованы на записке. Признаться, тут я даже подумал – не переборщил ли Ковров в своей подозрительности: мечи и впрямь оказались фабричной маркой.
Ну напились мы втроем чаю из этих самых чашек, Виктор пошел домой, а я лег спать.
Дня через три заходит ко мне вечером Александра Евгеньевна, такая довольная, веселая, приветливая.
– А у меня, Иван Николаевич, радость, – говорит она. – Ко мне племянник в гости приехал. Помните, я вам рассказывала, который в деревне под Псковом учительствует. Приехал в командировку.
– Что ж, – отвечаю, – очень приятно будет познакомиться.
– И я рада, – говорит она, – что вы с ним познакомитесь, человек он славный, хороший, вы с ним сойдетесь.
Зовет она меня к себе в комнату.
– Вот, – говорит, – знакомься, Володя.
Здоровается со мной этот Володя… Парень высокий, статный, русый, глаза голубые, лицо бритое, голова под машинку острижена, одет в солдатскую гимнастерку, в ватные штаны, в яловых сапогах… По облику – помор, на севере часто встречаются такие рослые парни, по одежде – солдат.
– Вы почему же не на фронте? – спрашиваю.
– А у меня туберкулез, – говорит он. – В пятнадцатом году на германском фронте правое легкое навылет мне прострелили.
– Значит, вроде меня, – усмехаюсь, – на инвалидном положении?
– Да, – говорит, – вроде вас, только я не люблю без дела сидеть, в деревню отправился. Вот приехал сейчас за книжками.
– Долго думаете пробыть в Питере?
– Да дней пять, – отвечает.
Сидим, разговариваем, Александра Евгеньевна чай вскипятила, по случаю приезда племянника даже баночка с вареньем у нее нашлась, племянник сало привез, я селедку почистил… Пиршество по тем временам!
Напились мы чаю, наговорились.
– Вы уж извините меня, Иван Николаевич, – обращается ко мне старуха, – разрешите Володе у вас в комнате переночевать. Всегда он жил в этой комнате, да и прохладно в других, а я все-таки как-никак дама.
– О чем разговаривать, – говорю. – Места много, и мне веселее. Хоть