В стране Ашшура Набу-Эпира ждали с нетерпением – впереди война, и вступать в нее без ясного и тщательно выверенного оракула было безумием. Ассирийцы не любили выходцев из Вавилона, но вынуждены были прислушиваться к их советам, их наставлениям, учиться грамоте по их табличкам. Что касается Набу-Эпира, все полагали, явится какой-нибудь напыщенный старец с козлиной бородой и примется указывать – это не так и это не так. Оказалось, Набу-Эпир был вполне сносным мужчиной средних лет. Первую неделю уману разгуливал по Ашшуру, посещал храмы, наведывался на рынки, заговаривал с торговцами. Он умел по говору определить, кто откуда родом. Ладно бы узнавал тех, кто приехал из Вавилонии или прибрежных стран, но и природных ассирийцев он безошибочно приписывал к той или иной общине, к той или иной местности. Такое всеведение попахивало колдовством, попыткой овладеть чужой шимту, а за такие дела в Ашшуре можно было и на кол угодить, так что сначала от приезжего умника старались держаться подальше. Однако когда он излечил дочь одной из бедных торговок и не взял за это деньги, люди начали более доброжелательно отзываться на его вопросы.
В городе удивлялись любопытству вавилонянина. Все ему надо было знать – как называются те или иные ворота, почему на главной улице неравное число священных каменных быков с человечьими лицами, кто вытесал их из камня и когда? Этими вопросами – особенно «когда?» – он нередко ставил горожан в тупик. Никому в Ашшуре в голову не приходило задуматься, когда случилось то или это событие, возведен тот или иной храм. Народный ответ был ясен – они стояли всегда! Когда же Набу-Эпир упросил Нинурту-тукульти-Ашшура взять его с собой и супругой на охоту, в конных кисирах с примесью неодобрения начали поговаривать – понятно, откуда у скифянки столько дерзости. С таким сумбуром, какой царил в голове ее вавилонского учителя, не то что, усаживаясь на лошадь, ноги раздвинешь, но и молочной дочерью Иштар не побоишься себя объявить. Отношение к чужачке в Ашшуре до сих пор было настороженным. Местные женщины упрекали ее за нелепые капризы – нет, чтобы со всем прославленным в мире вавилонским искусством ублажать мужчину, заниматься хозяйством, растить детей, она, насытив утробу семенем мужа, забрюхатев, взяла в руки лук и помчалась на охоту.
Тем временем дикие ослы, прижимаемые к откосам многочисленной конной массой, начали скучиваться у обрывистых склонов. Самые нетерпеливые из стоявших в засаде знатных охотников начали обстреливать онагров из луков. После первых же попаданий косяки отхлынули, затем с нарастающим напором бросились штурмовать проходы на плато. Самое многочисленное стадо устремилось к той промоине, где притаились Нинурта, Шами и Набу-Эпир. Перед устьем завертелся бешеный водоворот из диких животных и лошадей. Посыпавшиеся с коней люди, спасаясь от обезумевших онагров, начали взбираться на откосы. Кто не успевал,