Уцелеют одни поцелуи. Три поэмы. Елена Янушевская

заглядывает в зрачки, расширенные от ужаса. Предательски стучат каблуки, но так хочется: пусть никто не услышит! Их знание украдет у меня торжество – ощущение тайны, а это – вкус недоступного счастья, в поволоке табачного дыма, с тонким запахом облепихи… Он всегда выдает тебя, когда ты работаешь в ночь. Я никогда не говорила об этом. А знаешь ли ты, что я уношу его в обыденность заспанной кухни?

      Поцелуй – росинка на бархате ночи. О прибрежные камни ударяются воды, а роща слушает плеск, набегающий на стены многоэтажек. Твой голос. Почему он спокойный? От этого больно.

      Но все равно!

      Небо врывается в нас, от кислорода голова идет кругом. Где же все это происходит? На острие терпкого запаха старой замши? Равновесие потеряно навсегда.

      За сомкнутыми веками неистово пляшут искры. Кружатся, кружатся, кружатся – и так даже страшно. И вот я кричу:

      – Не надо!

      Над головой все колышется. Все качается и куда-то плывет. Гул деревьев, наше дыхание. Что обжигает? Строптивое растение подо мной? Твои руки?

      Поцелуй, прикосновенье пальцев – замкнутое движение: лоб – скула – подбородок – жесткие губы. Горячая пульсация на висках, холодных веках, мое сокровенное – под подбородком, немного левее – мягкая впадина.

      Тело не лжет, не умеет.

      Еще! Чтоб с ужасом и блаженством я увидела в отражении зеркала следы на губах. Темные, почти до крови.

      Еще! Пусть на волю вырвется крик: я люблю тебя! Люблю, когда смотришь в сторону, куришь взатяг, и говоришь с чужими, и думаешь не обо мне.

      Еще! До боли – до беспамятства.

      Пожалуй, на долгую память.

      Бывают дни, но только ночи

      порой пылают ярче дня:

      сквозь вертикали – солнце, солнце,

      углями обрисован свет.

      И вход открыт – не увернешься,

      так вовлекает, как слиянье

      до ужаса с губами губ.

      Такое солнце не погаснет,

      оно в зените блещет, плещет.

      Мол, город был, у речки – роща,

      и те, назначенные к речи,

      переходящей время вброд,

      но тень им выбрала дорогу…

      Куда ж дорожка завела?!

      На пекле горячи надежды,

      а сладкое казалось дрянью —

      пломбир расплавился, «Фили».

      Сирень благоухала небом,

      глубоким, темно-голубым.

Апрель 2000–2016 гг., Москва – Пушкино

      Ария Дидоны

      No trouble, no trouble in thy breast!

      – Мне это все равно,

      клянусь,

      без оговорок,

      что на смерть – я,

      а ты —