– Получается, все мы стали товарищами по несчастью, обреченными застать конец в этом городе за километрами колючей проволоки. Как глупо, но одновременно с этим поучительно, не находишь? – выговорился Хартман, заметив, как напарник уже опустошил всю бутылку, но запросто продолжал вести кабриолет по проспекту, где тут и там слышалась музыка, в основном – джаз.
Казалось, словно все горожане сговорились вновь пережить эпоху ревущих двадцатых, хотя большинство из них могли видеть эти времена только в старых кинофильмах или на страницах романов. Фаренгейт допускал, что, вполне возможно, это случилось само собой.
– Мой друг, для моего бывшего ученика ты слишком пьян, – заметил Фрэнк, в очередной раз лихо выкрутив руль, из-за чего кабриолет выскочил на соседнюю полосу, обогнув грузовик, в открытом кузове которого стоял громоздкий рояль.
– Ничуть не меньше вашего, профессор Фаренгейт, – произнес рыжеволосый Хартман, чье лицо растеклось в довольной ухмылке.
Трубы мануфактур в зеркале заднего вида пропали из виду, равно как и силуэт Эйфелевой башни, окончательно утонувшей в серости свинцового неба. Набегающий ветер бодрил или скорее даже отрезвлял героев. Мимо кабриолета проносились немногочисленные машины разных времен. Витрины магазинов, фешенебельные отели, шумные рестораны, парижские домики с аккуратными фасадами и крошечными балкончиками остались далеко позади. Коллеги приближались к границам города. Вот уже и насквозь проржавевший мост железнодорожного полотна резко оборвался, лишь на самом краю пути стоял искореженный одинокий вагон, который уже никогда не прибудет в пункт назначения.
Внимательный Фрэнк коснулся педали тормоза, и кабриолет плавно замедлился, подползая к возникшей словно из ниоткуда бетонной линии, что была непрерывна, образуя замкнутый контур периметра вокруг всей столицы. Безликая серость сплошного фортификационного сооружения выглядела устрашающе: опустевшие дома вблизи, всюду разбросанные мешки с песком и огневые точки. Линии высоких заборов с колючей проволокой, несравнимых с колоссальной мощью бетона городской стены, источали лучами мощных прожекторов, точно украшенные гирляндами рождественские елки.
– Не знаю, кем себя возомнили эти солдаты, но архитектор периметра явно черпал вдохновение из остатков берлинской стены, – пожаловался Хартман, он упоминал об этом всегда, когда герои приближались к воротам, вырезанным прямо в монолитном бетоне.
– Будто бы на всем свете помимо Берлинской стены более не существовало подобных сооружений.
Монструозное укрепление высотой в восьмиэтажный