Режиссёр любил их с самого детства. Он надавил на мысленный рычажок у себя в голове и оказался в прошлом – если бы время, разумеется, имело границы, а не размывалось сплошной, циклически бесконечной лентой мёбиуса, имеющей столько сторон, сколько частиц во вселенной – то есть бесконечное множество. Ещё в общей наставнической, когда юный Сентенций строил мыслеобразы лучше других и черпал энергию космоса более умело, чем другие, несмотря на свой небольшой, по меркам арктурианцев, возраст, талант героя был замечен, из-за чего он и был определён великим Абсолютом в режиссёры – то есть в когорту тех, кто работает со временем, растягивая его и сжимая в своих историях так, как ему вздумается. Истории – огромный потенциал для работы со временем даже для тех, кто, по печальному стечению обстоятельств, не владеет магией космических сфер, не воспринимает эту музыку так, чтобы управлять ей, и не ведает высших космических истин, диктуемых Абсолютом. Только представьте: пока повествователь рассказывает историю, время для слушателей может сжиматься до мельчайшей частицы или растягиваться до бесконечных величин, становиться гибким и пластичным, словно воск или масло, или словно пластилин, с помощью которого можно придать истории любую, даже самую незаурядную, фантастическую форму – облечь её в нечто невероятное (не обязательно сказочное), но – то, что заставит даже не самых благодарных слушателей, чьи нервы на пределе, содрогаться от ужаса или возноситься на небеса от счастья вместе с персонажами рассказанной повести.
– Как тебе всё это? – вывел режиссёра из беспространственного состояния мысленный голос одного из тех, кого режиссёр назвал братьями.
– Это… потрясающе. У меня нет слов.
– Как, – в притворном ужасе отозвался первый мысленный голос. – Сентенций – великий сказитель, маг, профессиональный оратор, специальность которого – рассказывать истории, и у него – у Него нет слов!
– Ты – любишь – шутить, – несколько раздражённо