Отец торопил меня, но я медленно возил щеткой по зубам, другой же рукой расчесывал темные отросшие ниже ушей волосы, пытаясь продрать спутанный колтун и пригладить топорщившийся вихор на затылке.
– Да выхожу я! – наконец, сплюнув в раковину, бросил я.
Батя стоял у двери, прислонившись к стене, но я не понял – меня он ждал или свою очередь в ванную комнату.
– Чтоб без прогулок больше, – суховато бросил он, проходя в уборную. – Сам видишь, опасно. И прешься же.
Не став выдавать Кристину, я дернул плечом, так ничего и не ответив. Опомнившись, что занятия начинались через двадцать минут, я влез в строгие черные джинсы и свитер, запихнул гитару в чехол и двинул к выходу.
Консерватория находилась недалеко. Пусть отцовская хата и была убитой, грязной и совершенно не ассоциировалась со словом «дом», но ее расположение не так далеко от центра перекрывало часть минусов. Морельск в целом был небольшим городком – в первый день я обошел пешком его большую часть, но жизнь рядом с учебным альма-матер была в удовольствие.
Здание консерватории, как мне казалось, было одним из немногих в Морельске, которое на фоне остальных домов действительно поражало масштабами. Его стены, отделанные серым камнем, монументально возвышались над тротуаром, а тяжелая дубовая дверь то и дело поскрипывала от заходящих в здание студентов. Поправив гитару, висевшую на правом плече, я тоже зашел внутрь, сунув охраннику под нос студенческий. В Москве были турникеты, позволявшие проходить внутрь по электронным картам. А здесь сидел охранник, который проверял наличие студенческих билетов и их продление, что существенно замедляло проход через металлоискатель и короткий узкий коридорчик, ведущий к светлому холлу.
– Здравствуйте, – вежливо кивнул я. И дедок в охранной форме мне улыбнулся, приветствуя в ответ. С ним мало кто здоровался – пока я стоял в очереди, услышал всего двух или трех поздоровавшихся.
Только я оказался в просторном светлом холле с развешанными барельефами заслуженных преподавателей Морельской консерватории, как сразу заверещал звонок, почти оглушая. Сегодня мы собирались в репетиционном зале, находившемся на втором этаже. Он считался самым большим помещением во всей консерватории, его высокие потолочные своды достигали отметки почти в семь метров, что создавало отличную акустику при академическом пении. Отсутствие в зале балконного пространства делало его еще просторнее, и только по бокам у него было несколько лож, где обычно на показах сидели преподаватели. А зрители занимали места в амфитеатре и партере.
Но сейчас репетиционный зал почти пустовал. У рояля сидел аккомпаниатор, лениво пробегавший пальцами по черно-белым клавишам, а первые и вторые ряды партера заняли студенты,