Прошло время, юноша начал взрослеть, а вместе с тем отдаляться от ближних, всё больше обретаясь теперь в странном упрямстве и своеволии, а то и вовсе: озвучивая мысли, пугающие соплеменников. Потом он исчез куда-то, затерялся в кочевьях, и никто, с тех пор, не видал его поде родных шатров. А спустя годы в больших городах, а потом и самом в Багдаде появился учёный, который отличался ото всех смелостью новизны полезных для жизни находок и изобретений. Он казался умудрённым жизнью старцем, и только огонёк в зеленоватых глазах, глядевших из-под светло-пепельных завитков, выдавал в нём того юношу, который позволил заронить в своём сердце зерно сомнения в незыблемом.
Антиохийский престол
Эта история произошла в те времена, когда рыцари Крестовых походов покидали свои палестинские королевства, проливая собственную кровь и кровь упрямых сарацин, когда судьба, дав срок, изгнала рыцарей Креста от Гроба Господня, подвергнув положенному испытанию их святую веру.
Последним оставалось Кипрское королевство, сумевшее продержаться дольше, чем прочие государства крестоносцев, благодаря своему островному положению. В его пределах и завязался сюжет, оборвавшийся затем на сломе двух юных судеб.
Крестоносцы в Палестине и Сирии терпели одно поражение за другим. Их власть была полностью сломлена иноверными врагами. Но жизнь продолжалась. И, съехавшись в Никосию, последние, самые отчаянные и стойкие воины веры Христовой застали там шикарный приём кипрского короля. Дамы, как и водится, поражали красотой, обязанной смешению северных кровей Альбиона и Нормандии с южными кровями неаполитанских герцогов и миланских графов. А рыцари, помня дворянское достоинство, не поддавались унынию, а веселились на королевском балу, устроенному в их честь.
Торжество длилось несколько дней, но и ему суждено было прекратиться. Кавалеры и дамы покидали замок. Музыканты давно устали играть свои фуги, но посреди обширной залы продолжала кружиться одна юная пара. Ярко-медные завитки волос очарованного кавалера нежно касались пшеничных локонов принцессы Альмодис, ещё вчера бывшей милым ребенком, но сегодня познавшей страсть влюблённой женщины, не умевшей ничего поделать с этой напастью.
Зала была пуста. Музыканты изнывали от усталости. Но эти двое не видели ничего и лишь шептали друг другу те самые банальности, которые необходимы, как воздух всякому, кто испытывал ту первую нежную страсть.
– Только с тобой, – шептала Альмодис. – Только с тобой, – повторяла она опять и опять.
– Но я простой дворянин, – отвечал Эмерик, почти неосознанно, ощущая лишь обрушившееся на него счастье.
– Я согласна потерять титул, согласна жить в скоромном поместье твоих родителей, о, Эмерик! Лишь бы быть с тобой! Навсегда с тобой! – говорила Альмодис, ощущая огромные