В доме пахло индейкой и было очень светло. Мама лежала в кухне, а отец – на улице, со снегоуборочной лопатой в окоченевшей руке. Они выглядели совсем как обычно… Просто умерли. Мама даже была еще теплой из-за того, что отец успел натопить камин, чтобы я не замерзла, – он всегда так делал по утрам. Я звала их. Кричала. Потом звонила в полицию и слушала длинные гудки. Потом бежала в участок. Чтобы и там увидеть двух мертвецов в синей форме. Ночных дежурных, наверно. Они тоже еще не остыли.
С тех пор я ненавижу запах любой жареной птицы. Ненавижу до спазмов в животе, до рвоты. А еще с тех пор у меня нет дома.
Конечно, люди из правительства пытались справиться с этим. Иначе как это случившееся тогда никто не называл. Просто они осознали все довольно поздно. Да и самих их к тому моменту осталось не так много: у большинства тоже были дети. Дети, из-за которых они умерли. В ту же ночь.
Подозревали множество разных вещей – эпидемии, нашествие инопланетян, заговор вражеского режима – тогда ведь все и на всех уголках шептались о красных… Уже на второй день все трупы были вывезены, а расследование – начато. Правда, оно длится до сих пор.
Умерли мамы, папы, дедушки, бабушки и даже приемные родители. Умерли содержатели детских приютов. Умерли многие учителя в школах. Это не захватило только самые окраины, откуда люди сразу начали уезжать, едва увидев первые заметки в газетах. И многим удалось убежать, а потом закрыли границу. Навсегда.
Ближе к центру в живых остались лишь взрослые, у которых вообще не было детей, и мы, у кого не стало родителей… Еще небольшое число одиноких стариков. Совсем небольшое, ведь наша страна была такой благополучной…
Взрослые не сразу проследили эту связь. Они не верили, что всему виной я и мне подобные. Люди из правительства, Госпожа Президент – ее тогда только-только выбрали – пытались сделать единственное, что было в их силах, – пристроить нас в новые семьи. И многие нас жалели, удочеряли, усыновляли. Никто ничего не заподозрил, пока спустя еще несколько месяцев не умерли все те, кто решился приютить нас. Моя новая мама тоже умерла. Она работала судьей и носила парик. Больше я почти ничего про нее не помню. Кажется, у нас была кошка.
После этого мы перестали быть детьми и на страницах газет постепенно превратились в «этих существ». Женщины стали прерывать беременности, мужчины – уходить из семей. Никто ведь не захочет жить с монстром, из-за которого умрет… да?
Говорят, в прошлые века люди во всех бедах винили колдовство и сжигали на кострах тех, кого в нем подозревали. Или вешали, топили, рубили головы. Потом люди поумнели и начали заниматься наукой – она стала им хорошим другом и помощником. Но и теперь, стоит случиться какой-нибудь необъяснимой беде, они с радостью отворачиваются от своего нового друга Науки. И призывают старых добрых друзей: Суеверия и Святую Инквизицию.
Сначала оставшиеся в живых ученые, конечно, искали болезни, мутацию или еще что-то подобное. И хотя ничего очевидного они не нашли и отпустили тех, кого исследовали, многие уже считали, что мы разносим какую-то неизвестную заразу. С нами старались меньше контактировать. Мы тоже умеем жалеть. Мы поняли, что бо́льшая часть взрослых заразилась – они заразились страхом и начали охоту на ведьм. Нет, я ошибаюсь. Охоту на детей. Охоту, из-за которой от нашей страны окончательно отвернулся весь остальной мир.
Охотились на нас довольно долго, лет пять. К тому времени все мы уже привыкли к отсутствию нормальной жизни. Нас постоянно и отовсюду гнали – мы селились в заброшенных подвалах, на свалках, в лесах. Нас отстреливали – мы научились отнимать или красть оружие и стрелять в ответ. Нам не продавали в магазинах еду – мы маскировались под взрослых, чтобы ее купить. Или просто воровали, такое случалось чаще.
Сейчас войны уже нет, и нас оставили в покое. Новых детей практически не рождается. Очень мало кто решается. Даже несмотря на то, что за последние одиннадцать лет не было ни одной смерти из-за nuоvа – так называют всех, кто родился после той страшной ночи. А нас называют undeаd-unalive[1] – потому, что мы не растем. Или просто крысятами – потому что почти сразу после второй волны смертей нас всех начали отлавливать и клеймить – выжигать на правом запястье между большим и указательным пальцем изображение крысы.
Взрослые живут, стараясь забыть о существовании таких существ, как дети. А мы – брошенные и нестареющие – стараемся меньше попадаться им на глаза. Некоторые иногда все же жалеют нас: дают еду или деньги – просто оставляют возле мест, где мы прячемся. Они боятся к нам прикасаться, но поддерживают хотя бы так. По мере своих сил, которых у них теперь не многим больше, чем у нас.
Итак, мое имя – Вэрди Варденга. И я стою перед главным комиссаром Городского надзорного управления Рихардом Ланном.
Часть I
Гайки,