Кабы знали вы про горе, про муку утробную по дитятку, в черноте загулявшему, по дитятку, смерть и жизнь перепутавшему, про безбрежное горе материнское, перед вами, христовы люди, меня распластавшее, вы бы так не скалились, соседушки, да сердцами не стучали, как молотами, не змеили речь свою мелкую по пятам заблудшего сыночки, вы бы всех умерших деток оплакали, всех терпевших от рук его ищущих, от ума его, накренившегося, да от сердца его беспокойного, и простили бы всех нас, беззаветных.
Кто нас ныне пожалеет, кто возрадует, ни словечком, ни приветом не притронутся, будто я какая, что ли, прокажённая, будто до седин своих выпачканная, виноватая во всех крайностях, в том, что солнце перед ночью закатывается, в том, что снег зимою расходится, в том, что сын у меня особенный, самим Господом поцелованный, самим Дьяволом переломленный.
А ведь дело-то тянется, не решается, и кручина только круче становится, как гора на пути у воробушка, проводить бы мне уже наше дитятко, проводить его на светлую сторону, так застрял он крепко, не выдернешь, словно ум придавили булыжником. Где найти провожатого верного, чтоб вернуть сыночка в дом наш раздёрганный либо отвести в Царство Вечное?
Муж-то, он получше справляется, сносит молча судьбовины градины, я ему говорю как-то вечером: не собраться ли нам из света этого, не могу терпеть тоску непролазную, давай газ откроем, всё закончится, а мне Ваня отвечает: нельзя нам так, вдруг кто в доме спичку засветит, мы соседей за собою утянем, будем жить лучше вместе, как можется.
Если нам страдание по плечам отмерено, то где же бессильным, состарившимся уместить такой груз, небом посланный, не ропщите, говорит наш батюшка, как же не роптать, отец Георгий, если все запасы воли израсходованы, приходите к нам выгнать демонов.
Приходил наш батюшка, брызгал святой водицею по углам, по комнатам, на половицы да на стены бумажки приклеивал, бородой своей кудрявой потрясывал, упрекал, что мы мерзость в дом допустили, потому что в безверии выросли, потому что к Господу не прислушивались, а мы что, мы люди советские, во дымах заводов возросшие, где нам веры-то да ума было набраться, но теперь-то, как сможем, приложимся, лишь бы все в покое оставили, все оставили, кроме Господа.
3. Юля Метелькова
Было так, будто я иду по улице и треснутое стекло несу.
И держу его на правом плече через газету «Нижегородский наблюдатель», прошлого, десятого года; в ней губернатор посадил яблоню в госпитале ветеранов и прошёл во главе двадцатитрёхтысячной первомайской колонны.
Так несу стекло, чтобы не порезаться.
По другую сторону, за трещиной, – мир.
И в нём ржавые трубы; сбоку от них – шалаши из коробок, там же пацаны гогочут – чё, как. Набережная, Ока с солнечными стежками, пристань Южная. Ларьки с овсяным печеньем, булками и сигаретами, воробьи на люках. Достроенный, но ещё не открытый пятиглавый храм с зелёной крышей и колокольней. Автозавод, оранжевые троллейбусы, дырявые дороги. Кинотеатр, дворцы культуры с кружками на вкус и цвет – да не очень-то развернёшься. Серые