– Можете мне показать две могилы?
– Это зачем?
Дверь поддалась и с хрипом отворилась. Они спрятались от дождя.
Андрей хлопнул удостоверением:
– Расследование ведём.
Сторож с сомнением бросил взгляд на улицу туда, где ливневая машинка пришивала небо к земле.
– С вами ещё кто-то?
Ромбову стало неудобно за дурацкий пафос.
– Пока нет.
– Что за могилы?
– Софии Гусевой и Нины Ромашки.
– Это у которых памятники испортили?
– Вы их помните?
– Забудешь тут. Как же. Шуму навели… Пойдём, – сторож закутался плотнее в камуфляжную куртку и повёл гостя за собой. – Какой-то малолетний кретин балуется, а виноват кто? Я им говорю: как мне одному уследить, тут закрасить – минута, разве заметишь? А они орут, плачут. Ну я могу понять – могилу ребёнка осквернили. Только я-то тут при чём?
Вид у него был как у недовольного Кентервильского привидения из советского мультфильма.
Земля под ногами за день не успела превратиться в кашу, но местами расползалась под подошвами начищенных ботинок и прилеплялась по бокам. Ромбов пытался перепрыгивать от островка к островку, семенил по дощечкам. Провожатый шлёпал сапогами уверенно.
Остановились у Гусевой. Действительно, портрет был испорчен. Но не бессмысленной чёрной кляксой, а ровной, аккуратной полоской, распылённой на глаза.
Могила казалась прибранной: траву недавно скосили. Родственники явно следили за порядком. Свежих отпечатков обуви не было. В углу стояли потерявшие лоск венки. Ромбов с нескольких ракурсов сфотографировал памятник, могилу и портрет с полосой. Дворник тем временем сидел на лавочке, молча поглядывал на процедуру.
– Вторую могилу мать обнаружила? – спросил Андрей, складывая в рюкзак вещи.
– Да не, чего же она будет тут ходить. Та девочка – с другой стороны кладбища. Это я заметил уже после разборок. Привёл их, показал.
У Нины Ромашки была забытая, полностью заросшая могила и скромный портретик, поперёк которого чёрной краской – такая же аккуратная черта. Ромбов повторил процедуру.
– Родственники не приходят?
– У нас не отель. Книги посещений не держим. – Сторожу до смерти надоело мёрзнуть под дождём.
Иногда Андрею казалось, что время замирает. Он зафиксировал момент. Капли висели в воздухе, готовые разбиться. Замер говор в объёме леса, раздавшегося к лету. Застыли посетители смерти у других захоронений. Свежесть и зелень торжествовали в воздухе. Кентервиль нервно похлюпал сапогами в грязи.
– Если будут новости, звоните, – сказал Ромбов без всякой надежды, надел наушники и почапал назад к машине.
Включил зажигание. Дворники. Вывел Бет на дорогу. Под мерный стрекот дождя вспомнил, как его угораздило.
Первый раз он пришёл в отделение в конце декабря. Снегом жизнь была завалена по самое не балуйся. Деревья стояли в белых мундирах.