остекленела наша Русь.
Зелёный морок по урманам
застыл…
как будто дремлет грусть.
В деревне пусто.
Нет майдана.
И нет на пастбище коров.
С остекленением тумана
не видно люда на Покров.
Да и в домах немые окна —
пустынно.
Будто бы погост,
под сизым дождиком промокнув,
открыл в немую небыль мост.
России горькая кручина —
в мосту прогнившая доска,
но мать-старушка неповинна
в том, что свирепствует тоска.
Всем наша Русь дарила щедро
благословенье и уют.
С песком златым чумные ветры
нам отходную пропоют.
Хрустальным стало ударенье.
Эй, потерявший стремена,
в гробу стеклянном ждёт спасенья
остекленевшая страна.
Танец
Урочный пляс в урочный час —
всё так пристойно, всё как надо.
И блеск твоих весёлых глаз,
и шёпот губ в аллеях сада.
Не опалён и не разлит
твой взор, но временем окован.
И вот мне чудится Лилит,
я луноликой околдован.
В неярком отблеске свечей
два взгляда пламенем объяты —
сродни скрещению мечей
между Изидой и Гекатой.
Но этот танец знаю я,
он сердце мне восторгом полнит.
Танцуй, танцуй, душа моя,
как ветерок по синим волнам,
как беззаботная луна
среди сверкающего снега.
И вихрем танца сметена
вся мощь богов, вся тишь и нега.
Ах, этот плен!
Восторг!
Экстаз!
Паденье в пропасть и услада!
Но нежность рук, но голос глаз
узнал я, дочь Иродиады.
«Не горе, но горечь осудного слова…»
Не горе, но горечь осудного слова
и неразделимую долгую ночь
несу, словно тайну Святого Покрова,
напрасно стараясь себя превозмочь.
В безмолвном моленье,
в несбывшемся крике
моих откровений,
стихов
и поэм,
изломы ущелий —
морщины на лике.
И я, как морщина, изломан и нем.
И трудно пытаясь молиться хоть словом,
хоть взглядом, хоть трепетом мёртвых ресниц,
я вижу огонь, оживающий в новом
прочтении старых от века страниц.
«Перестук колёс, перестук…»
Моей бабушке – Екатерине Холиной
Перестук колёс, перестук,
или звон в ушах, или звон?
Мир давно пронзил тяжкий звук,
тяжкий звук пронзил, или стон?
Но беда моя – не беда,
если рядом ты в снег и в дождь.
И в голодный год лебеда
уж не вызовет страх и дрожь.
Уж не вызовет смачный дым
недокуренных сигарет.
Я же был всегда молодым,
и умру, поверь,