Наверное, это было неправильно. Наверное, надо было сказать все тотчас же, там, у костра, лесной ночью; но я не мог. Сознание далеко не всегда переходит в действие. Может быть, дело было и в том, что я за долгие годы разучился произносить такие слова: не было повода; а может, имело значение, что я однажды уже был готов сказать это – той, первой ей, – но она не позволила, и сейчас я просто-напросто боялся.
И вот я повернулся к ней и сказал:
– Ну, иди спать. Завтра проспишь все на свете.
Она взглянула на меня, потом послушно встала.
– Куда? – тихо спросила она.
– Я бы на твоем месте улегся в нашем катере. Мне все равно сторожить, а потом я где-нибудь приткнусь.
– Ты сможешь прийти туда. Нет-нет, ты только не думай…
– Я и не думаю. Нет, я лягу на место того, кто сменит меня. Или заберусь в большой катер – там просторно.
Она кивнула.
Я подошел к ней и спросил:
– Ты не обиделась?
И подумал: а может, все это – бред собачий? Почему я валяю дурака? Вот я, и вот – она. И между нами – пара слоев ткани и совсем немного воздуха. И…
– Нет, – сказала она. – Что ты!
– Я люблю тебя, – сказал я. – И хочу, чтобы мы всегда были вместе.
Она тихо ответила:
– Мне кажется, я счастлива…
И я понял: что бы ни случилось потом, это я запомню навсегда. И если мне в конечном итоге придется подыхать от раны в живот или от вспышки Сверхновой – я все равно буду помнить тихое: «Мне кажется, я счастлива…»
– Хороших сновидений, – сказал я. – Включить тебе печку?
– Нет, – сказала она. – Не холодно.
– Спокойной ночи.
Я вернулся к костру. Вскрикнула ночная птица, пролетела пяденица, и снова была тишина.
Теперь я по-настоящему остался один. Петь больше не хотелось, дежурство не требовало особого напряжения: противник (если можно было всерьез называть так людей, вовсе не хотевших тебя убить) ночью не сунется: ночью можно случайно попасть в человека; хищников здесь, видимо, не было, – во всяком случае, ни их самих, ни следов не заметил даже такой специалист, как Питек. Надо было чем-нибудь заняться, чтобы скоротать время до того, как придет пора будить сменщика.
Я подошел к трофейной телеге. Мы притащили ее сюда, когда нам понадобились лопаты. Кроме лопат, в ней была еще всякая всячина: два медных котла, дюжина глиняных кружек и одна алюминиевая (вещь, видимо, великой ценности, если вспомнить о ее возрасте: вряд ли они тут умеют плавить алюминий; странная это была цивилизация, где глиняная посуда следовала за алюминиевой, а не наоборот), стульчик-разножка, кочаны капусты, несколько круглых буханок хлеба, бочонок с солониной, несколько грубых одеял, связанных в пакет. И еще одна странная штука.
Она была похожа на деревянный чемодан, плоский, прямоугольный, с ручкой наверху и треногой-подставкой,