Дорога из пепла и стекла. Екатерина Витальевна Белецкая

кости. Со смещением. Даже в нормальных условиях потребовалось три, а то и четыре операции, более чем серьезных, а потом реабилитация, которая заняла бы несколько месяцев. Здесь… здесь оставалось только ждать, и пытаться как-то свыкнуться с мыслью о том, что даже если Ит сумеет после этого всего выжить, он, скорее всего, уже никогда не встанет на ноги. Впрочем, об этом Скрипач почти не думал. Он словно находился все эти дни в каком-то странном оцепенении, и не задавался подобными вопросами, вернее, эти вопросы в то время словно бы существовали отдельно от него. Он, Скрипач, был в одном пространстве – в этой странной комнате без окон, с постоянно горящем в очаге огнём, рядом с узкой скамьей, на которой лежал Ит, а вопросы – существовали в другом пространстве, с первым никак не пересекающемся. Ещё в этом пространстве существовал Рифат, хмурый, неразговорчивый, с тяжелым, словно бы осуждающим взглядом, абсолютно не стремившийся к общению и разговорам; Рифат, от которого лишнего слова невозможно было добиться; Рифат, который, кажется, укорял себя – за то, что согласился помочь. Скрипач, который об этой помощи так отчаянно просил, уже и сам понимал, что ни о какой настоящей помощи не могло быть и речи…

      Однако, когда на седьмые сутки Ит немного очнулся, Рифат, кажется, слегка смягчился – если, конечно, это можно было так назвать. Сперва он сварил утром некое подобие каши из зерен танели (Скрипач узнал запах, и это его обрадовало – хоть что-то знакомое), потом предложил поесть Скрипачу, велел напоить Ита отваром, а затем сказал, снова на всеобщем:

      – Надо вправлять нога. Чтобы могла ходить.

      – А можно говорить на лаэнгш? – отважился, наконец, Скрипач. – Всеобщий трудно, непонятно.

      До этого они общались на том подобии всеобщего, которое знал Рифат, но Скрипачу это уже надоело. Уж очень сильно был искажен язык, утеряны формы, согласования, исковерканы слова.

      – Знаешь лаэнгш? – удивился Рифат.

      – Знаю, – ответил Скрипач. – Другую форму, но они похожи.

      – Ты умная, – кивнул Рифат. – Это сложный язык.

      – Умный, – поправил Скрипач.

      – Умная, – резко произнес Рифат. – Не смей говорить о себе в мужском роде. Ты халвквина, как тебе не стыдно так себя вести?

      – У нас все говорят о себе в мужском роде, – ответил Скрипач.

      – Это очень плохо, это неправильно, – покачал головой Рифат. – Постыдно. Тебя ужасно воспитали. Сколько тебе лет?

      Скрипач открыл было рот, но, к его неимоверному удивлению, Ит его опередил.

      – Двадцать, – едва слышно произнес он. – Мне двадцать. Ей девятнадцать.

      – Вы сёстры? – кажется, Рифат не удивился тому, что Ит вдруг заговорил. Зато Скрипач удивился, и так и замер – с открытым ртом.

      – Да, – ответил Ит.

      – Как тебя зовут? – спросил Рифат, повернувшись к Иту.

      – Ит, – ответил тот.

      – Ужасно, – поморщился Рифат. – А тебя?

      – Скрипач, – ответил Скрипач.

      – Так нельзя, – Рифат на секунду задумался. – Имя женщины,